Стеклобой

Шутить о картинах было нельзя, даже разговаривать она не любила, могла молча уйти, если ей мешали, вдобавок растерзав свой рисунок на множество клочков. А могла нахмуриться и сказать: «Тихо ты, не вспугни», кивнув, например, на вытянутый лоскут солнца на круглом боку бревна. И Митя замирал, как будто действительно можно было вспугнуть блик света, как будто он мог исчезнуть от крика или даже шороха. Иногда даже он со своим полным, беспредельным отсутствием способностей к рисованию, понимал, чего она стремилась добиться — оттенка, перехода, свечения. Когда она была довольна работой, от радости она прикасалась к нему, к его плечу, к лицу, как бы направляя его взгляд — смотри, смотри, вот, вот здесь, получилось. И в этих прикосновениях было все лето целиком: и поиски в лесу, и пустой пляж, и оттенки, и полутона — вся его жизнь.

Максу он рассказал о Саше не сразу, только когда сам смог достаточно узнать о ней. И о том, что она живет здесь с бабкой-вдовой генерала в шикарной казенной даче, которую чудом не отобрали у их семьи, и о том, что у них большая библиотека и Саша может приносить им разные редкие справочники. Было приятно сообщить Максу, что она ценный ресурс, а не просто девочка с этюдником, за которой он таскается целыми днями, пропуская их с Максом вылазки, чтобы помолчать и посмотреть на странные рисунки. Макс тогда хмыкнул, прищурился сквозь свои очки, брякнул: «Так вот куда ты, скотина, вечно пропадаешь» и сразу же попросил достать книжку по химии, чтобы он мог закончить свой опыт в дедовом сарае. Книжка нашлась, опыт удался, и иногда, совсем нечасто, но все же, они проводили время втроем, и у Мити не было дней счастливее. Иногда Митя замечал слишком долгий взгляд Макса на ее руки или шею, и тогда в нем вскипало что-то новое и терзающее, но он убеждал себя, что ему померещилось, а потом Макс пропадал на неделю, а от рассказов о ней отмахивался с кислой миной, и Митя снова ни о чем не тревожился.