— Почти. На удачу, — она раскрыла ладонь, там был стеклянный шарик, один из тех, что делали землю завода сверкающей ледяной пустыней.
— А чего они такие уродливые, цветы эти?
— Нормальные, стиль такой.
— А листья синие почему?
— Свет так падает, наверное, я сам точно не знаю.
— Ты давай не упади смотри сам, слезаем, надоело висеть здесь, и вообще, собираться пора, если ты, конечно, не передумал. Или, может, передумал?
— Нет, приду, сказал же…
Макс ловко спустился со старой раскидистой ивы, ствол которой был весь в узлах и трещинах. Подошвы кед удачно цеплялись за них, и можно было пролезть к веткам, которые почти склонялись над водой. Он мотнул Мите головой, чтоб поторапливался, но тот только отмахнулся.
То лето в деревне Вишнёвая оказалось особенным, звонким, плотным, каким-то округлым, как резиновый мяч, каждым утром Митя предвкушал, что сегодня что-то будет. Дни были упакованы, как цветные таблетки в серебряный прямоугольник. Клац, бери новый день, глотай его. Ни секунды похожей на его питерскую жизнь. Отец далеко, солнца много, кружки и школа не воруют у него часы и целые дни опьяняющая свобода, в которой нет места безделью. Макс здесь все три месяца, тут, через пять домов, а не через семь станций метро, как в городе. К вечеру ноги черны до колен, в волосах песок, руки в ожогах и ссадинах, жрать хочется как черту — счастье.