Стена памяти

У них рождается сын. После школы он здесь же, у мамы под крылышком, рисует, стоя за прилавком, на таком же, как у мамы, листе бумаги, а став старше, работает бок о бок с папой, взад и вперед прокручивает в поддоне с маслом спасенную цепь и, глядя, как отпадает ржавчина, нутром чувствует, насколько легче теперь стало пластинам внутреннего звена поворачиваться вокруг валика, расклепанного в пластинах наружных. А у самого руки по локоть в масле, и на каждом золотистом волоске – махонькая капелька.

Вон! Heraus! Fort!.. Auswanderung…

Эстер строит себе настолько нормальную, простую и стабильную жизнь, насколько это возможно. Машину ей водить не разрешается, лекарства, как и прежде, вызывают частые расстройства желудка, а иногда ее охватывает дикий, липкий и давящий страх. Временами ноет запястье; все становится каким-то расплывчатым, и она всерьез раздумывает о том, что вдруг, мол, в том подвале, где была дощатая обшивка с дыркой от сучка, она так навсегда и осталась, там и умерла, а все то, что происходит с ней с тех пор, всего лишь видение, сон. Если это происходит ночью, она ищет рукой мужа, цепляется за него.

Вдруг ей приходит выписка из депортационного дела – что-то вроде накладной, сопровождавшей высылаемых девочек, – ее присылает миссис Розенбаум, по-прежнему живущая на барже в Нью-Джерси. Когда приходит этот документ, Эстер уже тридцать пять; он ждет, затаившись в почтовом ящике между квитанцией на квартплату и очередной рекламой. В первый конверт вложен второй, и, прежде чем вскрыть его, Эстер два дня медлит. К этому времени ей и так уже известно, что там будет сказано.

Она думает: ну, другие-то да, понятно куда попали, но, может быть, все же не Мириам? Как это можно, чтобы Мириам погибла! Мириам никогда не бывала во власти каких-либо иллюзий. В ней была сила – сила прагматизма. Может быть, уничтожению подверглись только обманутые? Но нет, конечно же, погибли все.

Сорок листов. На некоторых по несколько сот имен.

Найти 29 июля 1942 года было несложно. Двенадцать дат рождения, двенадцать девочек. Да, вот среди них и Мириам. Но и Эстер тоже.

24

Голос Роберта слабеет, как будто Эстер от него отстает, как будто он все еще катает ее за велосипедом в детском прицепчике, который отстегнулся, а мальчик, не замечая, продолжает жать на педали. Последнее, что слышит Эстер, сидя на веранде в этот последний день своей жизни, это голос Мириам. На дворе теперь всегда серо независимо от времени суток; Роберт присутствует лишь в виде какого-то тепла поблизости.

– Выйдя из города, мы оказались в лесу, – говорит голос Мириам. – Ну, лес так лес, пришлось идти через лес. Идем, идем, а дальше гора; полезли на гору, а с вершины смотрим, внизу туман, – ты меня слушаешь, Эстер? – стоит густой пеленой, а что за ним, не видно. Как испарения какие-то – то расползутся, то сжимаются и крутятся, ходят вихрями и волнами. Но иногда на миг в тумане открывается окошко, и тогда внизу, в долине я вижу тысячу палаток… может быть, десять тысяч, и внутри каждой горит фонарик, и все трепыхаются и хлопают на ветру. Целый город палаток, подсвеченных золотистым сиянием изнутри. Ну, то есть там, под покровом тумана.

Пауза. Потом:

– Ну… пойдем, что ли, Эстер. Кум шейм[15]. Пойдешь со мной? Со всеми нами.

25

Четвертого июля все окрестные леса гремят и трещат от взрывов петард и фейерверков.{135}

У Эстер во дворе то же самое: заранее приколоченное к дереву огненное колесо расцвечивает ночь всеми цветами радуги.

Эстер сидит на веранде с одеялом на коленях и сонным, растерянным выражением лица. Когда Роберт спрашивает ее, хорошо ли ей, Эстер всякий раз отвечает, чуть помедлив. Его родители в этот момент находятся над Атлантикой, летят на высоте тридцати тысяч футов, а между ними кресла, на которых спят две маленькие девочки.

Огненное колесо выплевывает последний сноп искр. Вновь воцаряется темнота. Включив фонарик, Роберт нашаривает в ящике очередной фейерверк. В ветвях деревьев, вспыхивая, плавают светлячки.

– Ну что, бабушка, зарядим еще один? У нас их тонны.

Эстер не отвечает.

– Давай-ка вот этот забабахаем, который побольше.

Он подносит к фитилю зажигалку, фитиль сгорает, и в небо с воем и свистом взмывает ракета.

Эстер бросает взгляд вверх, где сквозь тысячу листьев, единым морем мельтешащих, проглядывает бесшумно распустившийся цветок из золотых искр. Что в этом цветке она, а что – остальной мир? Опрокинувшись навзничь, она валится на траву. С неба сыплются искры. Ее голову наполняет грохот и рев несущегося во весь опор паровоза.

Когда Эстер просыпается, уже глубокая ночь. Коленями чувствует песок на досках пола, ногтями вцепляется в подоконник. За окном плывут облака, проносятся мимо звезд.

Откуда-то снизу слышится голос маленькой девочки:

– Привет-привет…

Эстер ощупью движется к двери. В коридоре кромешная тьма. Возвращается старый страх, вздымается в груди, сжимает горло. Вот лестница, перила шатаются. Один марш, второй… На первом этаже света чуть больше, окно без занавесок, через него сочится сияние звезд.