Стенание

Милдмор покраснел, и я подумал, что он еще совсем молод и, как ни парадоксально сие звучит, слишком чист, чтобы служить в этом волчьем логове.

— Я заметил, что ее платье разорвано. Миссис Аскью сбросила свой чепец, и ее мокрые от пота волосы свисали прядями. Ее лицо — милое лицо — было спокойно, но широко раскрытые глаза смотрели прямо перед собой. — Томас покачал головой, словно пытаясь прогнать ужасный образ. — Несмотря на все это, она заговорила со мной приятным, вежливым тоном. И попросила: «Не могли бы вы поставить поднос на пол, любезный тюремщик? Мне самой не встать». Уж я-то знаю, что дыба делает с человеком. Я видел это собственными глазами, да простит меня Бог! Заключенного кладут на раздвижной стол, привязывают к его рукам и ногам веревки, после чего тянут во все стороны так, что рвутся мышцы и сухожилия. И тут до меня дошло, что те двое — члены Тайного совета — пытали на дыбе несчастную женщину. Когда я это сообразил, меня просто накрыло волной ужаса. Я поставил миску на пол возле нее и рядом положил ложку. Миссис Аскью потянулась было к ложке, но, издав болезненный стон, прислонилась обратно к стене, тяжело дыша.

Милдмор посмотрел на меня и судорожно сглотнул:

— Даже мужчину тяжело видеть в таком состоянии, а уж женщину… — Он покачал головой. — Наверное, заключенная прочла мои мысли и спросила, знаю ли я, кто она такая. Я ответил: «Да, мадам, я видел, как вы проповедовали на улицах Лондона. — А потом спросил: — Что они сделали с вами?» Она улыбнулась в ответ. «Благородные советники его величества хотят свалить королеву, а заодно и ее фрейлин, и их мужей. Они спрашивали, какие отношения были у меня с ними — с графиней Хартфорд, леди Денни, герцогиней Саффолк. Они настаивали, чтобы я сказала, будто все они еретички, отвергающие мессу. Но я ответила правду: что никогда не встречалась с этими женщинами. Тогда они поместили меня на дыбу, чтобы я сказала то, что они хотят. Сэр Энтони Кневет отказался участвовать в этом, и потому дыбу крутили Рич и Ризли». Ее глаза словно прожгли меня, когда она добавила: «Мне все равно, каким образом сие произойдет, но я хочу, чтобы эта история вышла наружу».

Милдмор сглотнул и посмотрел на меня:

— Я испугался, сэр, я не хотел ничего слушать, но миссис Аскью продолжала, сменив позу, когда по ее телу прошли судороги боли. Она сказала: «Это была великая мука, но будет еще хуже, когда меня сожгут. Однако я знаю, что это лишь прелюдия перед грядущим блаженством». И она снова улыбнулась. — Молодой тюремщик зачарованно покачал головой. — Я спросил миссис Аскью: «Вы верите, что спасетесь?» И она ответила: «Воистину я верю, что Божья милость в моем сердце». У нее были голубые глаза, яркие, как будто светились каким-то внутренним светом. Это тронуло мое сердце, сэр.

Какое-то время Томас боролся со слезами, а потом продолжил:

— Я опустился рядом с нею на колени и произнес: «Вы страдали, как страдал Христос. Хотел бы я иметь ваше мужество и решительность». — На его глазах уже выступили слезы. — И тогда она попросила меня прочесть вместе с нею Двадцать второй псалом. И я прочел, — тихо прошептал Милдмор. — «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною…»[23] И потом, поскольку миссис Аскью не могла сама есть, она попросила, чтобы я покормил ее с ложки. Всякое движение причиняло бедняжке невыносимую боль. — Он помолчал, а потом тихо добавил: — Я слышал, что в конце она вела себя очень храбро.

— Да, — подтвердил я. — Я был там.

— Ах, вы были среди тех благочестивых людей, которые пришли поддержать миссис Аскью! — кивнул мой собеседник.

Я не стал разубеждать его. Милдмор тяжело вздохнул:

— Покормив узницу, я ушел. Ховитсон сказал мне, что на следующий день ее переведут из Тауэра в какой-то дом — уж не знаю чей, — где она будет жить, пока не поправится. И напомнил мне, чтобы я держал рот на замке. Я сообразил, что эти негодяи надеются, что миссис Аскью оправится, дабы взойти на костер. Я был зол, сэр, как никогда в жизни.

«И Энн Аскью заметила, насколько ты возмущен, — подумал я, — и решила тебя использовать».

— Это вы распространили известие, что ее пытают? — прямо спросил я его.