Степные рубежи России

Помимо полной некомпетентности и забот о важных богословских нормах, переводам мешали намеренные усилия по искажению смысла и избирательная редакторская правка: к примеру, письма от степных правителей, часто написанные к царю как к равному, переводились как мольбы к русскому государю. Переводчики и цензоры прикладывали огромные усилия, стараясь избежать точного перевода во всех случаях, когда оригинальные формулировки угрожали достоинству русского государя; они переписывали их приемлемым политико-дипломатическим языком. Существующие копии переводов часто испещрены поправками. Редакторы вставляли полный титул царя и вводили в текст такие отсутствовавшие в оригинале вежливые выражения, как «его царского величества», «великому государю» и прочие. Часто редакторы меняли тон письма, из дерзкого делая его скромным и приглушенным[231].

Политическая важность переводов и способность Москвы к манипулированию ими не составляли особого секрета. Московское посольство в Крыму в 1500 году получило инструкции ни при каких обстоятельствах не вручать крымским татарам русскую версию предлагаемого мирного договора. Если бы татары стали настаивать на этом, текст следовало перевести с русского на татарский в русском посольстве, а если бы крымский хан повелел перевести текст в его присутствии, русский писец должен был зачитать текст вслух, а толмач – перевести[232]. Видимо, русская версия и ее татарский перевод имели разночтения, которые Москва не хотела предавать гласности.

В самом деле, переводы часто намеренно искажали суть дела. В большинстве случаев степняки не получали письменной копии того документа, который они должны были подписать. Они были вынуждены зависеть от русских толмачей, передававших им содержание документа. Русский переводчик Василий Бакунин утверждал, что до 1724 года калмыки вообще не были знакомы с содержимым тех договоров, которые они подписывали и которые в Москве считались присягами на верность. В отличие от прежних документов, написанных по-русски с добавлением подписей тайши, документ, подписанный калмыками в 1724 году, был написан на калмыцком языке и многократно обсуждался на встречах калмыков, прежде чем они согласились подписать его[233]

.

Перевод был серьезным делом с серьезными последствиями. Переводчики и толмачи ходили по проволоке, натянутой между двумя сторонами, и часто боялись за свою жизнь, опасаясь, что результат их перевода будет сочтен оскорбительным или провокационным. Антонио Поссевино, папский посол в Москве в 1581 году, вспоминал, как русский толмач, боясь царского гнева, не хотел переводить Ивану IV один из вопросов Поссевино. Степь была не менее опасна, чем Москва, и русские толмачи, сопровождавшие посольства к кочевым народам, часто считались ответственными за нехватку подарков, становясь мишенями для угроз, избиений и дурного обращения[234].

Насилие против русских толмачей и жалобы степняков на них, возможно, не всегда были неоправданны. Российские власти знали о злоупотреблениях своих толмачей и часто соглашались со многими обвинениями в их адрес: что они крали подарки, брали взятки, искажали содержимое московских писем, сговаривались с одними представителями степной знати против других или попросту лгали и обманывали местных жителей в торговых сделках[235]. Конечно, в ситуации, когда Москва нерегулярно платила жалованье толмачам, искушение воспользоваться незнанием русского языка в Степи было сложно преодолеть. Кроме того, Москва щедро награждала тех толмачей, которые могли заявить, что добились от степняков присяги на верность русскому царю, и тем самым, возможно непреднамеренно, подталкивала их к искажению документов[236]

.

Хотя обычно толмачи встречали у местных жителей подозрительное отношение, некоторым удавалось добиться доверия. В 1560 году ногайский бий Исмаил обратился к Ивану IV с просьбой включить в московское посольство к ногайцам конкретного толмача, поскольку он «здесь к твоей службе пригодился, да и нам пригодился». У Москвы тоже были свои предпочтения. Когда нужно было сообщить секретные сведения сторонникам Москвы среди крымских татар или ногайцев, московские послы получали строгую инструкцию пользоваться услугами какого-то конкретного толмача, а не другого. Любопытно, что московитский толмач, которому в данном случае не доверяли, носил имя Петр Новокрещенный – фамилия, которую часто давали людям, обращавшимся в православие. Толмач, о котором сделали запрос ногайцы, звался Тузар – тюркское имя, искаженное московскими писцами. Если эти примеры сколько-нибудь показательны, это значит, что прежнее языковое и расовое родство продолжало играть более важную роль, чем новая религия толмачей или место их жительства[237].