Степные рубежи России

Упрямый Шейдяк вновь отправил послов в Москву, сообщив Ивану IV, что ногайцы объединились и он стал их ханом (царем), Мамай – калгаем, а Кучум – бием. Выбор терминов указывал далеко не только на честолюбие Шейдяка, но и на масштабность его политических устремлений, а также был отчаянной попыткой убедить великого князя, что он, Шейдяк, равен крымскому хану и имеет право на традиционную дань со стороны Москвы. Конечно, Иван знал, что Шейдяк – лишь претендент на власть и никто, кроме Чингизидов, не имеет права на титул хана и получение дани. И сколько бы Шейдяк ни предупреждал, что Иван должен без каких-либо оправданий и отсрочек заплатить дань, сравнимую с той, что получал крымский хан, все было тщетно.

Москва была твердо намерена вознаграждать лишь тех, кто отказался от набегов и доказал свою лояльность. Одним из таких ногайских мирз был племянник Шейдяка Урак, чьи пастбища располагались вдоль Волги. В письме к Ивану в 1537 году Урак объяснял, что ногайские мирзы поручили ему охранять Волгу от крымских набегов, а Москве он служит так же, как казаки Ивана: «Мы збратьею Келмагмет, да яз Урак на Волзе стоим, на сем свете Волги нам не мочно оставити… Яз не в Нагаех живу, яз как бы в твоем дворе живу». Он обещал, что останется на стороне Ивана, даже если его дядя Шейдяк объявит войну Москве[330].

Благодаря усилиям Урака ногайцы оставались в мире с Москвой. В конце концов, у Москвы и ногайцев совпадали стратегические интересы. С точки зрения Москвы ногайцы были решающей силой, способной помешать крымским набегам и оказать Москве помощь в завоевании Казани. Действительно, на протяжении 1540‐х годов ногайцы сорвали несколько крымских походов против Москвы и сами не раз устраивали набеги на крымские земли. Крымский хан Сахиб Гирей начал сомневаться даже в ногайцах, находившихся на крымской службе: например, когда в 1541 году крымское войско не смогло оперативно форсировать Оку и разграбить московские земли, он обвинил в этой неудаче ногайца Баки-Бея[331]

.

С точки зрения большинства ногайских мирз, Москва была естественным противовесом их соперникам в Крыму и Астрахани, и, когда крымские татары снабдили Астрахань пушками и легким огнестрельным оружием, ногайцы тоже запросили у Москвы несколько канониров и пушку, «какову мочно взяти кочевным людем». Что еще более важно, ногайцы, отрезанные казахами от рынков Средней Азии, попадали все в большую зависимость от Москвы как рынка сбыта лошадей. В одном лишь 1548 году Мамай отправил в Москву своих купцов с 16 тысячами лошадей, а Юсуф послал 400 купцов и 2 тысячи лошадей[332].

Баланс сил в регионе неуклонно менялся в пользу Москвы. В 1547 году Иван IV был коронован царем всея Руси, что стало отражением кристаллизовавшегося образа московского политического богословия, растущих геополитических амбиций Москвы и ее превращения в крупную военно-экономическую державу в Восточной Европе. В политическом пространстве Степи обряд коронации и титул царя означали, что статус Ивана равен статусу Чингизидов. Таким образом, это был прямой вызов правителям Крыма, Казани и Астрахани. Даже если бы жители Степи согласились признать это одностороннее заявление, с их точки зрения выглядевшее незаконным и наглым хвастовством, оставалось одно непреодолимое различие между русским царем и всеми другими Чингизидами: Иван не был мусульманином.

С этого времени идеологическое противостояние между Москвой и исламским миром стало более отчетливым, и вопросы их отношений стали чаще облачаться в одежды религиозных различий. Если некоторые ногайские мирзы стали называть Ивана «белым царем» и «христианским государем», новый ногайский бий, Мамай, продолжал именовать Ивана «белым великим князем» и четко указывал на различие между им самим, мусульманским правителем, и христианином Иваном. Мамай требовал, чтобы Иван отпустил всех мусульманских пленников, в первую очередь его племянника Дервиша (Дербыш-Али), наследника хана Астраханского[333]

.

Твердым принципом московской политики было не отпускать домой князей-Чингизидов, которые просили убежища в Москве. Их придерживали как потенциальных промосковских марионеток, позволявших узаконить различные претензии Москвы в землях бывшей Золотой Орды. Впрочем, на этот раз, несмотря на то что сам Дервиш предпочитал остаться в Москве, запрос бия Мамая был удовлетворен. Поклявшись служить московским интересам среди ногайцев, Дервиш получил дозволение покинуть московские пределы. Причиной столь необычной уступки было пришедшее осознание, что помощь ногайцев абсолютно необходима для решающего московского военного похода на Казань. Ногайские мирзы поняли это и не стеснялись говорить об этом, выпрашивая дополнительные подарки и вознаграждения: «А с Крымом есми завоевался христьянскаго для государя, а с Казанью есмя его же для завоевался»[334].