Стигал

Вот такой был выбор россиян… И раз уж об этом я стал писать, то еще один фрагмент из той же книги С. А. Филатова: «Один раз я случайно оказался свидетелем, как два самых главных его (Ельцина) охранника, расставив на столе несколько бутылок с коньяком, проводили дегустацию. Дегустатором был президент, а они наливали ему и аккуратно записывали оценки. Я тогда подумал, что нечто подобное, наверное, практикуется ими, когда нужно склонить президента к определенному решению. В тот раз это было распределение квартир в президентском доме…».

Как говорится – без комментариев. Впрочем, так, наверное, под шумок чеченской войны, распределялись не только квартиры, но и заводы, недра, леса, да и целые отрасли и области. Тут не до моих жалких писем и слез: на кону миллиарды и состояния… Мне, честно, до всего этого дела нету. А эту тему со спиртным я затронул не просто так – такой же рецепт мне рекомендовали, мол, иначе здесь не выжить. Однако все по порядку, все по-трезвому. А если так, то надо еще и еще раз признать, что у нас и вокруг меня абсолютное большинство людей – это очень хорошие люди.

Не родственники и даже не знакомые мне до этого люди просто вывезли меня и дочь по каким-то горным дорогам в Дагестан, и я очутился в Махачкале, у своего давнего друга и коллеги Магомеда Алиева. Здесь я первым делом поставил свой мобильный на зарядку и, как только батарея чуточку ожила, набрал номер сына дяди Гехо – он должен знать о моем горе, однако телефон его не обслуживается. Зато тут же позвонил Максим – он уже в курсе, очень переживает, зовет к себе и сам хочет за нами приехать. Это тяжело. Для Шовды будет очень тяжело. Двенадцать-четырнадцать часов езды для нее будут страданием. Она теперь езду не переносит – ее тошнит, она совсем не ест, не спит, очень похудела. Постоянно жалуется на головную боль и боль в ушах, все у нее гудит после того взрыва. Хотели положить ее в больницу, но она без меня и минуты провести не может, боится и меня потерять. Врачи и я знаем ее диагноз – безвозвратная потеря, драма всей жизни в таком юном возрасте. А помочь – бессильны. Какие-то сильнодействующие психотропные лекарства ей прописали – на малое время она забывается, а потом еще хуже, новый всплеск, взрыв эмоций, крики и истерика, словно все страшное только сейчас вновь произошло. Так что от этих лекарств еще хуже. А тут позвонил мой генеральный директор. Он в Москве и тоже в курсе, и он настоял, чтобы мы срочно вылетели в Москву – что ни говори, а там лучшие в стране врачи.

Это был действительно настоящий врач – уже очень пожилой профессор, психиатр, и он очень внимательно осмотрел Шовду, а потом вдруг и меня стал обследовать:

– Вы тоже из Чечни? – спросил он, и сразу нам обоим поставил один и тот же диагноз. – Вы оба контужены, – и, продолжая осматривать меня, спросил:

– Вы не пьете?

– Никогда не пил.

– А надо бы… В этой стране иногда надо расслабляться, хотя бы по сто грамм в день.

– А ей? – посмотрел я на дочь.

– М-да, вас обоих надо серьезно лечить. А девочку – особенно.

Я, конечно же, пить не начал и не думал, дочь спасать надо, но здесь, в клинике, все платно, дорого. И тут мой генеральный на помощь пришел – выразил готовность оплатить лечение и отдельную, очень хорошую палату для Шовды.

– Нет, – сказал старый врач. – Ее нельзя изолировать. Наоборот, надо в палату, где много людей, больных людей. Только желательно молодых… И все для вас будет бесплатно. Хотя бы этим я обязан помочь Чечне и чеченцам.

Я волновался за дочь, ведь Шовда до этого меня от себя почти не отпускала, все время чего-то боялась, вечно плакала. Но этот доктор был отличным специалистом и очень хорошим человеком. Почти без лекарств, а ежедневно подолгу с ней беседуя, он возвращал ее к жизни, убеждал исцеляться и возрождал желание жить. Я каждый день после тихого часа, когда было позволено, посещал дочь, в это время и у профессора заканчивался рабочий день, и он непременно перед уходом заходил в палату Шовды, с улыбкой прощался с ней, делал наставления:

– После ужина погуляй в парке. Целый час. Но не одна. Девочки, – это он обращался к другим пациенткам, – не оставляйте ее одну… А перед сном кефир и массаж горла и ушей, как я учил. Обязательно.

Дочь явно поправлялась, оживала. А как-то я пришел, ее в палате нет. Я направился в кабинет к профессору:

– Думаю, что пора, – доктор загадочно улыбается. – Я ее специально направил в наш актовый зал. Там сцена, акустика и, главное, – фортепиано… Очень важна ее реакция на инструмент. Сможет ли она перебороть страх? И главное, вернется ли ее музыкальный слух? Риск велик. Шовда может навсегда от музыки отказаться, просто подойти, открыть инструмент – не получится… и конец. Но иного пути нет. Пора. Иначе она никогда не реабилитируется, и это только усугубит ее травму.