Стигал

Когда я уезжал служить, меня лично пришел провожать дядя Гехо и его младший сын. Каждую неделю дядя Гехо писал мне, интересовался всем, деньги присылал. А потом его не стало. Я как раз был в плавании. После этого только младший сын дяди Гехо изредка писал мне письма. Он один и встретил меня на вокзале, когда я через три года демобилизовался. Прямо с вокзала он меня повез на кладбище, к могиле дяди Гехо, и там сообщил мне, что в семье были не очень рады, что он решил меня встречать. Тем не менее я поехал к ним; надо было высказать соболезнование, да и хотел я их всех увидеть. И по-моему, все было нормально, и жена дяди Гехо, увидев меня, прослезилась и даже попросила прощения, просила, чтобы я к ним часто заходил, не забывал – мы родня. На самом деле так оно и было. И самым близким из них был для меня младший сын дяди Гехо. Мы были почти ровесниками, он чуть младше, и очень дружили. И я был единственный, кто его поддержал, когда он женился на девушке старше себя, уже побывавшей замужем, к тому же у нее была дочь. Был скандал. Вся семья ополчилась против, и под этим давлением они развелись. Как мне кажется, только поэтому младший сын дяди Гехо бросил на четвертом курсе университет и ушел в армию. Мне он редко писал. Еще реже родным. И вдруг, после первого года службы, сообщил, что хочет стать военным, подписал какой-то контракт. Я примерно представлял, что это за контракт. Нам во время службы, правда, не всем подряд, а по каким-то особым критериям, тоже предлагали такие контракты, особенно мне навязывали как сироте и одиночке по жизни. Я наотрез отказался, а вот младший сын дяди Гехо согласился. Домой он приехал только на неделю и то по делу – забрать в университете свои документы для продолжения учебы в военном заведении. Даже не сказал, в каком. Стал очень молчаливым, замкнутым, серьезным. Он очень редко писал, а я ему писал без адреса, на «почтовый ящик». Потом он попросил вовсе ему не писать – если судьба, сам выйдет на связь. Лишь в начале восьмидесятых он вновь прилетел в Грозный. Кичился, что уже майор, что в Москве у него двухкомнатная квартира, он женат, уже дочь, как раз ровесница Шовды. Дома он пробыл всего неделю и всегда пил, почти запоем, и, как ни странно, – ни слова о своей службе. Но я догадывался, потому что он вновь надолго исчез.

В 1994 году он прислал письмо, и, что удивительно, уже не с воинским, а с гражданским адресом, где-то на Камчатке, и намекнул, что служебная жара надоела, поэтому перед дембелем он сам попросился в холодные края. Я догадывался по стойкому, знойному загару, по наколке на плече и по нечаянно брошенным в пьяном угаре фразам, что он служил, и не просто так, а воевал где-то в жарких, может, в африканских странах. Теперь вот Крайний Север. И после этого, в 1997 году, он вышел в отставку и уже стал жить в Москве. В связи с этим он меня специально вызвал в Москву, пригласил в ресторан и с гордостью говорил, что ему присвоили звание полковника, теперь он в отставке – тут сам улыбнулся, мол, в их службе отставок не бывает, и сказал, что ему обещают хорошую гражданскую должность в столице. В последнее я даже не верил, но это случилось – он по телефону мне сообщил, при этом сам смеялся, что он начальник отдела в министерстве России по налогам и сборам.

– Наверное, какой-то секретный отдел? – удивился я.

– Какой там секрет, – смеялся младший сын дяди Гехо, – отдел какого-то мониторинга и анализа.

– А ты в этом разбираешься? – спросил я.

– Да ни бум-бум… Ох, все ерунда, сплошь вранье. Бумаги… Ты лучше спроси – какая тут зарплата?

Оказалось, совсем не ахти, и он добавил: «Моя пенсия гораздо больше. И хорошо, что хоть за квартиру почти не плачу как участник боевых действий. А то… Во дела!»

А вот я считал, что у него дела, в отличие от моих, очень хорошие. И я думал, что он мне поможет, – ведь у него две дочери (правда, их и его жену я никогда не видел – он домой не приглашал), и с ними могла бы некоторое время, до поступления в консерваторию, пожить моя Шовда – ровесница его дочерей; я знаю, как младший сын дяди Гехо меня любит и как он переживает мое горе, и Шовду он очень любит, несколько раз к ней в клинику приходил.

Вот и позвонил я младшему сыну дяди Гехо. По телефону о таком говорить неудобно, напросился на срочную встречу – он позвал прямо на работу. Оказывается, в этот день у них был намечен субботник. Какой может быть субботник, если накануне всю ночь лил дождь – кругом огромные лужи, грязь, но налоговики убирают, или делают вид, что убирают, – все с вениками, лопатами. Правда, младший сын дяди Гехо без инструмента – он здесь главный, хорошо поставленным, как у всех военных, командным голосом он призывает всех к труду, но это не более чем шутливый призыв. От него уже разит спиртным, он важно курит и вдруг выдает:

– Хорошо, что ты пришел. Деньги есть? Свои пропил. А зарплата через два-три дня… А знаешь, тут совсем рядом чеченское кафе «Орга». Я там постоянно наши блюда ем.

– Эй, – крикнул он своим сослуживцам, – я на полчаса отлучусь, дела. А вы чтобы исправно трудились.