Стигал

В Москву полетел старший сын дяди Гехо и еще родственники, хотели отвезти Ала домой – жена и дочки не позволили. Похоронили его на христианском кладбище Подмосковья. Были пять-шесть его друзей-сослуживцев. Был оружейный салют – четыре автоматчика, так сказать, последние воинские почести. И единственное, что смогли родственники, это уже на кладбище вынуть тело из гроба и захоронить по мусульмански. Был мулла, прочитал Еса.

Я видел жену и младшую дочь Ала. А старший сын дяди Гехо скзал, что у старшей дочери покойного – на руках наколки. И обе дочери прямо на кладбище курили. Потом были поминки. Во всю длину зала небольшой двухкомнатной хрущевки убого накрыты столы, зато водочные ящики – штабелями. Родственники покойного для приличия немного посидели; уходя, даже не обменялись телефонами с женой покойного…

Вот так, вкратце, я описал жизнь своего друга детства и брата – младшего сына дяди Гехо, с которым играли, дрались, в общем, вместе росли, а в итоге – и писать нечего. По правде, и я в жизни ничего особенного не сделал, и про меня писать вряд ли кто-либо стал бы. Сам себя описываю, словно какой-то деятель или писатель. Однако есть пример, и это Зеба Дадуев – образ, конечно же, романтизированный и героизированный, и, в принципе, Зеба оставил после себя лишь память и имя. А что еще надо? Детей?.. Это как сказать, и, может быть, некоторых лучше не иметь… Ведь внешняя среда, сама система окружающей действительности пытается вылепить образ личности. И если в тебе есть так называемый несгибаемый стержень твоей сути как духа, то появляются такие люди, как Зеба. И в его семью я, не задумываясь бы, свою Шовду попросил бы на время принять. Но, к сожалению, никогда бы не стал просить об этом младшего сына дяди Гехо…

А если без философии, возвращаясь вновь к канве моей жизни, то тогда, осенью 1999 года, я просто не знал, как мне быть с дочерью? А она сама решила эту проблему. Как-то она мне сообщила, что ее давнишняя, еще по музыкальной школе, учительница по сольфеджио приглашает ее к себе. Я пошел с дочерью к ней, даже не подозревая, в чем суть дела. В самом центре Москвы, в старом доме – просторная квартира, так что даже рояль здесь не выглядит громоздко. Хозяйка уже очень пожилая женщина – сразу видны манеры аристократки, и она мне как-то просительно сказала:

– Мои дети уже давно живут и работают в Америке. А ваша дочь хочет и должна учиться музыке. Пусть поживет у меня. Мне помощница нужна, и я ей помогу.

Посмотрел я на Шовду – оставалось лишь кивнуть. А по сути, тогда – просто гора с плеч.

23 апреля

Несколько дней не писал: не хотел и не мог, потому что погода была прекрасная. Весна. Тепло. Все цветет. Даже я чувствую аромат новой жизни, ее расцвет и цветение. Но я не просто наслаждаюсь жизнью, тем более не доживаю свой срок. Как мне кажется, я живу полноценной жизнью – посадил картошку, кукурузу, цветы. Прополол лук, чеснок. Но более всего забот с моими пчелками. Хотя какие это заботы. Вот так и надо было бы жить. По крайней мере, сейчас так надо было жить, и я жил бы, спокойно свой век доживал. Но я не могу. Не дали. И не дают.

…Вновь приезжал участковый. Очень хороший парнишка. Впрочем, уже не парнишка. А он ведь ровесник моего младшего сына и его друг, как мне кажется, верный друг, в отличие от некоторых. Он демонстративно кидает в машину рацию и сотовый телефон, отводит меня в сторону и говорит:

– Свой телефон тоже отложи, хотя бы выключи.

Я в ответ мычу, мол, и так здесь связи почти нет, а он продолжает:

– А ты хороший стрелок. Двух волков уложил… Ночью стрелял? У тебя прибор ночного видения? А какой ствол? Видно, классное оружие. Американское, – он достал из кармана пулю. – Мы с одного села, одного тейпа, родственники. И самое главное – твой сын был моим самым близким другом и верным боевым товарищем.

– Э-у, – замычал я в ответ, это очень больная для меня тема, а он продолжает:

– Я знаю, что у твоего сына было лучшее снайперское оружие – Ремингтон. Но он с ним почему-то расстался. Видимо, ствол сейчас у тебя. Только из него можно так стрелять. И ты это уже не в первый раз демонстрируешь… Кстати, а где ты эти патроны достаешь?

Я уже не мычу, смотрю на него и пытаюсь сделать вид, что его не понимаю. А он продолжает:

– Хорошо, что здесь все свои… Ну а если кто донесет или как-то узнает? И тебе, и мне башку отвернут.

– М-м, – вот тут я со злостью замычал, а он:

– Отдай оружие. Или сам выкинь… Тебе терять нечего, а у меня семья, дети, родные. И я здесь за все отвечаю. Случись что, с меня первым делом спрос. Так что не балуй, отдай по доброму ствол, а я его в реку – и конец, точку поставим.

Я пошел в дом, вынес свою двустволку, разрешение на нее и охотничий билет. Протянул ему.

– Я уже не маленький, – жестко говорит он. – Эта берданка никого не интересует, и дальше ста метров она бесполезна. А тут другая пуля… И кроме тебя здесь никого нет. Тем более ночью.

– Я спал, – показываю ему и жестами пытаюсь объяснить, что я его не понимаю.