Стигал

Нас привезли в Джезказган, там был металлургический комбинат в рабочем поселке. Поселили в маленьком грязном бараке, полном блох. Деду уже было под семьдесят, но он должен был работать, потому что какая-то партия к этому призывала, и нас надо было как-то кормить, растить. Вначале дед был просто чернорабочим. Он бы долго не протянул, но из-за возраста сжалились, перевели вахтером. Работа уже не тяжелая, но постоянно надо быть там: трое суток на заводе, сутки дома – отсыпается. А мы практически предоставлены самим себе, то есть улице. Я за старшего. Тогда дети, подражая отцам, очень сильно меж собой дрались. Дрались двор на двор, улица на улицу, поселок на поселок, русские на нацменов и так далее. В общем, почти каждый день сходились, дрались жестоко, и я с самого детства был жесток и отчаян, и в этом деле очень преуспевал. Не только сверстников, но и тех, кто постарше, я бил. И с двумя, и с тремя справлялся, и вот мне устроили засаду. Их было семеро – двое с арматурой… Меня младшие братья ночью нашли, в барак притащили. Помню, как мой дорогой, уже старенький и сам нуждающийся в помощи дед вызвал врачей и милицию. Милиция развела руками, мол, все дети дерутся. А врач поставил диагноз – жить будет, но останется калекой на всю жизнь. Как мой дед страдал, переживал; он не знал, как мне помочь. Я видел, как от этой беспомощности на его глаза наворачивались слезы. Однако мир не без добрых людей. Недалеко от нас жил один странный старик-кореец, который и зимой и летом уходил в лес, там по пояс раздевался и босой делал какие-то замысловатые танцы-упражнения. Как позже выяснилось, это он вспугнул тех ребят, что меня на окраину города заманили и били; могли и до смерти забить. Как-то зайдя к нам, старик-кореец попросил меня раздеться и стал медленно гладить руками. И как ни странно, он с мороза зашел, а руки у него очень теплые, мягкие, успокаивающие. И он со странным акцентом говорит моему деду:

– Мальчик хороший. Мощная энергетика в нем, бунтарский дух и характер самурая… А мог убежать, и должен был убежать. Ведь как говорят русские, против лома нет приема. Но он не отступил. А надо было. Ибо, как сказал их вождь Ленин, шаг вперед, два шага назад… Я его постараюсь на ноги поставить. Только надо ко мне перенести. Желательно ночью, чтобы никто не видел.

Позже я узнал, что со мной было: поврежден позвоночник, поломаны два ребра и внутренности отбиты. Старик-кореец вроде бы ничего особенного не делал – только три раза в день он меня полчаса переворачивал со спины на живот, потом на бока и слегка давил, вытягивал, пальчиками массировал, конечности разрабатывал и все время поил какой-то сладковато-горькой настойкой, которая явно была на спирту, и я без боли засыпал. На третий день, когда пришел мой дед меня проведать, кореец вдруг сказал мне:

– А ну, вставай… Да-да, вставай. Не бойся. Ты ведь не трус, а боец.

И я с трудом, через боль, почти не чувствуя ног, но как-то встал.

– Вот так. Молодец!.. Теперь будешь заново учиться ходить. Это даже к лучшему, потому что отныне все зависит от тебя, от силы твоего духа и тела.

Ровно через неделю, поддерживаемый дедом и двумя братьями, я вернулся на своих ногах в родной барак. Однако это не значило, что на ноги встал. Я был инвалид, тело болело, ноги и руки не слушались, я даже ложку еле в руках держал. А тут вновь появился старик-кореец:

– В принципе ты здоров, идет процесс восстановления. Восстанавливаются испорченные и травмированные нервные каналы. Они со временем окрепнут – ты молодой. Но где-то кривизна и пожизненная скованность останутся. Чтобы этого не было, теперь, когда боли нет, надо начать специальные упражнения. Хочешь? Пойдешь со мной заниматься?

– Конечно, пойдет, – за меня ответил дед.

Поначалу мне было очень тяжело и, признаюсь, скучно. Эти, на первый взгляд, простые упражнения, похожие на танец, меня смешили, да просто так я сделать их не мог. А кореец не только все показывал, он со мной все время беседовал, объяснял, что это искусство – искусство борьбы во имя жизни. Это философия и гармония духа, тела и природы. Позже я узнал, что эта техника восточного единоборства или, как кореец говорил, способ выживания; выживания в экстремальных ситуациях. Он словно предвидел мою судьбу – готовил меня к этой участи, а когда прошли первые три месяца и я сел на полный шпагат, он мне вдруг сказал:

– Теперь ты полностью восстановился. Ты почти тот, каким был до травмы и даже гораздо гибче и выносливее. Ты сам чувствуешь это?

– Да, – уверенно отвечал я, потому что старик мне всегда говорил – сила в животе, и я чувствовал эту силу – мой пресс стал как железо.

– Тогда скажи, – продолжил кореец свои расспросы, – а у тебя еще есть мысль отомстить этим ребятам, что побили тебя.

– Конечно, есть.

– Вот это плохо. Значит, я плохо тебя учил. Ты должен избегать любого контакта с плохими людьми.

– А как простить? Все ведь об этом знают.