Стигал

А потом наступила зима. Очень суровая зима, даже для приполярного края. Море замерзло – это как бы спасло, но условий даже для тюремной жизни в такую стужу там не было. И могли мы все просто так умереть, но родине нужны рабочие руки. И здесь мне где-то повезло, повезло потому, что физически крепок, – меня выбрали и отправили в поселок Печора на стройку железной дороги. За очень долгую тюремную жизнь я объездил в вагонах-заках весь Север и всю Сибирь – куда меня только не бросали и не перевозили, но именно в Печоре я стал настоящим зэком, к тому же – рецидивистом. Дело в том, что я тогда понял, что совет деда, – когда все работают и ты работай, даже чуть лучше других, – это для нормального общества, в нормальной среде. А здесь, либо ты скурвишься, либо подохнешь. Точнее, и скурвишься, и подохнешь. Еда скудная и паршивая. Условия жизни – ужасные, ибо мы и здесь спим в скотских, почти не отапливаемых вагонах, а я холода уже боюсь. Работа – каторжная, очень тяжелая. И в первое время я еще пытался, как обычно, раньше всех встать и зарядку сделать. Но это стало в тягость, невыносимо и невозможно. Организм истощился, не выносил этих нагрузок, и я уже не мог, просто не мог по утрам вставать. Но хуже всего иное. Здесь так называемая черная зона – правят блатные, так называемые воры в законе, и они, разумеется, сами не работают, но даже эту скудную еду у нас частично отбирают – как положенную дань за их нахальство и преступную жизнь. А мои утренние занятия они вообще подняли на смех, а потом, раз я такой здоровый, предложили самую тяжелую и опасную работу: вручную тяжеленные рельсы разгружать и укладывать. Но есть работа и полегче – параши убирать. Последнее – для совсем и навсегда «опущенных». Эти условия были озвучены в отдельном, более комфортабельном вагоне местного пахана. Здесь же обреталась его свита, человек десять, и я знал, что все они как минимум заточки имели. Как я ненавидел их, а более – самого себя. И как забился пульс, и участилось дыхание, а я хотел жить, и нужно было терпеть, и надо подумать, ведь я, по сути, здесь новичок и совсем молодой.

– Можно подумать? – спросил я.

– Здесь думаю только я, а остальные исполняют, – это был уже взрослый, лет за пятьдесят, смуглый, на вид еще крепкий мужчина, с суровыми чертами лица и таким же голосом. – Выбирай, живее!

– На воздух, – я выбрал первый вариант.

– Ужин и завтрак будешь отдавать, – еще одно наказание. – А еще раз будешь выпендриваться, в параше утоплю. Понял? Пошел на…, …твою мать!

Даже не помню, как я добежал до своего вагона, мне нужно было раздобыть хоть что-то из холодного оружия – во мне горел план, точнее страсть. Утром, как и некоторые другие, пойду относить свой скудный завтрак, как-нибудь приближусь к этому пахану и тогда… Видимо, я уже терял навыки учителя, уже не было терпения, спокойствия, а гармонии в этом месте быть и не может, и это мое состояние заметил мой сосед – мужчина уже очень взрослый, уже много повидавший и испытавший:

– Зачем тебе заточка? Пахан вызывал? Не глупи. Не подпустят. Ну а если даже подойдешь – его и еще какую тварь сделаешь, ну и что, и тебя тут же замочат, и никто глазом не моргнет.

Он посмотрел по сторонам и на ухо шепотом:

– Больше оружия не ищи – донесут, кругом его стукачи – выслуживаются… Есть мысль. Он-то на «воздух» не ходит, здесь в лагере остается. И я думаю, в сортир-то он пойдет, и небось один туда ходит. Вот тогда тебе пригодится, – он тайком сунул мне заточку.

Не спал я ту ночь. И не оттого, что боялся и настраивался, а оттого, что не знал, как наутро я на подносе завтрак понесу и что говорить буду. Но я пошел и попросил второй вариант. Руки и голос у меня дрожали. Дрожали от обиды и злости на самого себя. А пахан уж очень долго на меня смотрел:

– Странно, – сказал он. – Твой выбор.

Сразу же после завтрака – построение и развод, и я думал, что тюремному начальству передать «волю» пахана еще не успели и все откладывается на завтра, а как до этого дожить? А тут все оперативно. Лагерь опустел, почти все, кроме нас – пяти-шести «парашников», ну и пахана с охранником, ушли на работу. Я думаю, как быть, может, прямо к вагону пахана, но там как раз вышка, словно его охраняют. Хорошая пика у меня есть, и с двумя я точно справлюсь, но надо действовать втихаря. А тут мне приказ – в сортир пахану ведерко с теплой водой доставить, задницу подмыть. Вот тут я постарался – кипяток взял. У пахана и всех блатных сортир свой, немного в сторонке, и вышка поодаль, на ней никого не видно. Я иду по тропинке и знаю – либо я, либо меня, и выбора нет, и я доволен, дыхание у меня ровное, спокойное – тишина, лишь снег хрустит. Пар на морозе клубится из большого, наполненного до краев ведра. Перед сортиром верзила – охранник пахана, так, даже по осанке видно, – мешок дерьма. Он на меня брезгливо смотрит и выдает:

– Слушай, а не горяча ли вода?

– Проверь, – я поставил перед ним ведро.

Он только наклонился, а я дважды в бок пырнул – еще неумело, он стонет, пытается кричать.

– Эй! Что там? – услышал я властный голос пахана.