Стигал

– Хавку привезли. Все сюда. Перекур. Обед, – и мне с улыбкой, – а ты за порядком следи, Папаша!

…Иногда на зоне начальство разрешало зэкам для развлечения кое-какие театрализованные представления показывать, обычно идеологические. Это для отчета, как морально-нравственное воспитание, и чтобы заняты были, – в общем, дешевая показуха, в которой участвовали лишь интеллигентики из столиц. А тут такое представление подготовили, и сами надзиратели демонстративно удалились. Мы, зэки, остались одни, почти без присмотра. Все застыли в ожидании, все перестали работать, и скрежета лопат, стука ломов и кирок не слышно. Мы в котловине, в давно разрабатываемом карьере, где отвесные почти восьми-десятиметровые стены из камня и гранита. Обычно наверху постоянно наблюдают два-три охранника с карабинами и собаками, теперь их нет. И я прикинул (заключенный всегда об этом думает), как бы можно было отсюда удрать? Есть в конце карьера более-менее пологое место – там случился обвал, камнепад. Да все на виду, как на ладони – стрелок как куропатку на мушку возьмет. Можно бы попробовать ночью, но здесь в котловине по ночам такая акустика, каждый шорох эхом отдается. Порою, из-за рыхлого снега, даже мы слышали, как по месту этого обвала в карьер волки или шакалы с лисами спускаются – их наши жалкие объедки и отходы влекут, и наши овчарки тогда жалобно воют или скулят. А сейчас – тишина. Напряженная тишина. Никто нас не охраняет – беги. Но куда бежать? От кого бежать? От этой бригады? Между нами метров тридцать-сорок. Пришлые достали заточки. Я выхватил лом у близстоящего зэка. К этому моменту я готовился, ждал, и поэтому у меня дыхание не совсем спокойное, но ровное, и я его чувствую и контролирую. Эта кучка крепких, уже зрелых и по виду матерых зэков почти одновременно, как бы единым фронтом, грозно двинулась в мою сторону. Я сделал несколько шагов назад с целью дойти до стены карьера, чтобы никто со спины не напал. И тут к ним, видимо, уже по договоренности, примкнули еще двое из наших – у одного лом, у другого в руках кирка. И самое обидное, что один из этих двоих почти самый близкий и доверенный друг – меня братом называл, и я его своему искусству борьбы учил. Все против меня, да еще и предательство – мое дыхание сбилось, пульс неровно и часто задурил… И я даже не знаю, что случилось. Не сказать, что я так смерти испугался. Я не хотел, чтобы у всех на виду меня эти твари замочили. И ноги сами понесли меня к месту обвала, к бегству, к спасению. И сознание об этом заботилось, потому что я тут же бросил лом, выхватил у встречного зэка штыковую лопату: она легче и нужнее.

…Учитель мне всегда твердил – главное дыхалка, выносливость, поэтому надо заставлял себя бегать. Это я полюбил, и здесь по утрам бегал, один бегал – мой «брат» это не признавал. И сейчас я побежал, изо всех сил побежал. И я думал, что вот-вот раздастся выстрел и даже шквал огня, залают овчарки, и все… все закончится, я отмучаюсь. Так даже лучше и быстрее, чем от заточки или кирки. Но выстрелов и криков нет, и собаки не лают, лишь бешенный пульс в ушах, лишь мое очень тяжелое и учащенное дыхание и хруст снега. Все против – надо бежать! До места, где случился обвал и где я мечтал вылезти из карьера и бежать дальше, – метров пятьсот-шестьсот, так что пуля из карабина охранника уже не достанет, а я отрываюсь, и далее вроде бы все зависит от моих сил. Но я дальнейшего не учел, просто не предвидел – там, где камнепад, снег тем более будет сползать. И действительно, у самого подножия – огромный, сползший снежный пласт, как язык дракона. Но только тут есть шанс подняться, вылезти из карьера. Я полез. И сразу же стал проваливаться почти по пояс, по грудь, а то и полностью. Я этого не ожидал. Лопата, конечно, помогает, но она не спасает, потому что мне очень тяжело, – я прокладываю путь, а преследующим проще по уже проторенной тропе за мной бежать! И, признаюсь, я все с нарастающей паникой и отчаянием понимал, как расстояние сокращается, и я даже слышал сопящее дыхание сзади. И мне казалось самое страшное – вот-вот прямо в задницу заточку воткнут. А я даже обернуться не смею, гляжу только вверх: еще всего метров десять-двенадцать, а там подъем еще круче, но снега там вовсе нет, лишь каменная стена – там я оторвусь.

Думая об этом, я стал делать более резкие и отчаянные рывки, а снег подвел, подо мной обломился, резко сорвался. Полетел бы я прямо к этим в лапы, да сноровка и лопата спасли: я сгруппировался, вонзил лопату, зацепился… И что я вижу – оказывается, со страху я уже высоко залез. Мои преследователи поодиночке по моему следу карабкаются. И первый среди них мой «брат», мой первый и последний ученик, и он, ой, как плохо дышит, и кирку выкинул, небось тяжелая, теперь лишь заточка в руке. Он застыл – прямо подо мной, как говорится, рукой подать, а лучше – лопатой.