Стигал

Так оно и оказалось. Я испытал такое потрясение, что даже и сейчас я это вспоминаю с содроганием, с такой щемящей болью и тоской, с таким сожалением и разочарованием, и кажется, да простит меня Всевышний, лучше бы я не жил, а еще лучше, чтобы все эти бомбы, мины и ракеты попали бы прямо в меня и только в меня. А они попали прямиком в наш сад. Эту нашу маленькую благодать, этот выращенный нами, особенно моей женой, райский уголок превратили в кошмар, для меня – в ад. И я до сих пор думаю, что варвар и дикарь не только тот, кто отдал приказ, не только тот, кто произвел пуск, но и тот инженер-конструктор, который всю эту жестокость выдумал и пустил в военное дело. Были ли и есть ли у них у всех семьи, дети? У меня уже не было, почти не было… И я стоял, видимо, очень долго стоял – ничего поделать не мог, даже плакать не мог, ничего не соображал. Был, как говорится, заживо убит, и помню лишь одно, мерцала в голове одна мысль. За что? Почему они со мной так поступили? Знают ли они, что здесь натворили? А они такое пережили бы? До сих пор не представляю, как я это перенес, пережил… Помог младший сын.

– Дада, – он вывел меня из оцепенения. И на всю жизнь я запомнил его глаза – красные, воспаленные, вопрошающие и ничего не понимающие:

– Что это такое? За что? Что мы им сделали?.. Где моя мама, брат, сестра?

Я бросился во двор. Наверное, если бы не сын рядом, я бы сошел с ума или потерял сознание и самообладание. А при нем я просто вынужден был как-то держаться, что-то делать. Я еще надеялся на лучшее, хотя картина явилась мне ужасная. Ракета, словно специально так было намечено, попала в самый центр сада. Вылизанная, круглая воронка, посередине блестящий хвост ракеты торчит, и даже есть какие-то цифры (я их отчего-то запомнил) … Взрывная волна была мощной. У нашей новой пристройки окна и двери вышибло, а вот старенький саманный домик просто рухнул, я побежал к нему, может, кто жив под завалом? Стал звать, кричать, и тут крик младшего:

– Дада! Шовда здесь, жива, вроде дышит. Сюда!

…Вот как все произошло! Почти все наши пожитки, в том числе и рояль, были погружены на «Камаз». А мать очень требовательно относилась к музыкальному обучению дочери – ни дня без упражнений. И она в то утро потребовала, чтобы дочь залезла в кузов и хоть немного порепетировала, а сама вместе со старшим сыном решила напоследок урожай малины собрать. Об этом мы узнали позже, со слов Шовды. А тогда Шовду этот добротно сделанный рояль спас – поломался, перекосился, да, видимо, удар взрывной волны от дочери отвел, погасил. Когда она раскрыла глаза, едва придя в себя, первое, что спросила:

– Мама! А где мама?!

А ее маму, точнее, какое-то чудовищное месиво без ног, я нашел по кускам уже спекшейся крови на накренившемся металлическом заборе. От сына – лишь одну ногу ниже колена… Дотемна искал еще хоть что-то, облазил всю округу… Все, что нашел, завернул в брезент, положил в багажник «уазика». На заднем сиденье дочь и младший сын. Сын еще как-то держится, а Шовда то плачет, то как-то истерично смеется, то ее начинает тошнить, то вдруг хватает меня:

– Дада, Дада, это ведь сон! Это не правда! Такое не может быть! Разбуди меня. Где моя мама? Где наш брат? Куда мы едем без них?

Мы ехали с ними. Ехали в родовое село, там кладбище. А другой дороги я не знал, просто не думал об ином пути, лишь в родные горы. А дочь кричала:

– Куда ты нас везешь? Домой! Поехали домой. Там мама осталась, ждет. Вернись…

Больше я никогда на этот наш участок на окраине Грозного не приезжал, не смог бы еще раз все это увидеть, вновь пережить. И даже несколько лет спустя, когда ко мне обратился сосед с просьбой продать участок, а я тогда нуждался в деньгах, я сказал – делай, что хочешь, только мне о нем более не напоминай.

С тех пор жизнь пошла наперекосяк.

16 апреля, вечер