Стигал

Действительно, город замер, затих в ожидании. Все прилипли к экранам телевизоров или слушают радио из Москвы – будет нам вынесен очередной приговор или на сей раз помилуют, разум и человеколюбие восторжествуют. В последнее я не верю. После подвала не верю. Знаю, что в войну, да и после войны, некоторые люди хуже крыс и собак – загрызут друг друга. Поэтому я торопился. Я чувствовал, что эта вдруг возникшая тишина и какое-то спокойствие – как некая пауза перед грозой, бурей. Я это всем нутром ощущал, чувствовал, пылал… Однако разум, простой человеческий ум все эти чувственные инстинкты отвергал, потому что только-только начиналась ранняя осень. Летний зной спал. Тепло, солнечно, уютно, комфортно, сытно. Всюду продают арбузы, дыни, виноград и все, что угодно. И дети пошли, как обычно, в школу и институт… Но я своих не пустил. Я уже твердо решил их вывозить, уже забрали документы из школы, старшего решили перевести в московский вуз. В общем, дел было очень много, а главное – их полно на работе. Я рассчитывал, что управлюсь, законсервирую все за два-три дня, но это чисто технически оказалось невозможным. Знал бы – плюнул бы на все: все равно потом все в эту вторую войну, очень жесткую и жестокую войну, разбомбили, раскурочили… и начали с меня.

О себе такое говорить неудобно, но я всегда был очень ответственным в своей работе – только за неделю, работая днем и ночью, почти без помощников, так как все уже разбежались – чуяли войну, я справился. Как сейчас помню, это было воскресенье – мы почти все свои пожитки погрузили на «Камаз» и на нем же собирались уезжать в Ставрополь, договорились с водителем, что он ровно в полдень придет и сразу тронемся, но как назло запиликала моя служебная рация. Звонит бывший сторож. Говорит, что накануне, пока я в конторе последние бумаги разбирал, на территорию через открытые ворота прошли пара коров и бычок из соседнего села, а я, уезжая поздно ночью, ворота запер. Теперь не знают – замок ломать или еще как?

– Не ломайте, я выезжаю, – сказал я.

Времени до обеда еще навалом, раннее-раннее утро, и какое утро – свежее, нежное, ласковое, просто благодать: цветы – слабость моей жены, особенно розы, – тяжелые, в росе, благоухают, над навесом большие гроздья черного и желтого винограда; пахнет поздней малиной и переспевшими персиками – не то что навсегда уезжать, даже в этот выходной выезжать со двора не хочется. А у ворот – мой младший, спросонья глаза трет.

– Дада, возьми и меня с собой, – просит, он любит машину, иногда я ему кататься даю, учу.

Почему-то я очень торопился, почти через весь город на большой скорости проехал и с тревогой отметил, что и машин, и людей почти нет. А за городом в гору, к своему УБР, я до предела выжал педаль служебного «уазика». Быстро скотину выгнал, вновь ворота запер и обратно, а сын попросил:

– Можно я поведу?

– Ну давай.

Когда не за рулем, то можно и оглядеться. А вид-то с горы завораживающий. Солнце уже взошло. Весь город как на ладони. Руин прошлой войны почти не видно. Кое-как навели марафет, кое-как починили и подлатали, а в целом город – как рана, понемногу заживает, весь в зелени утопает, и Сунжа змейкой блестит… И вдруг яркий свет, вспышка, и не одна, словно еще пара солнц появилось. Хлопок, второй.

– Что это? – сын от удивления резко нажал тормоз так, что я треснулся головой о лобовое стекло: все моментально понял. А в это время еще несколько вспышек как утренний салют блеснули над городом. Столько же хлопков, и один совсем рядом – машину тряхнуло.

– Пересядь! – крикнул я сыну. Сам сел за руль и погнал, помчался на предельной скорости. Многое я даже не помню, точнее, помню частично; словно я такого ранее не видел или это просто фильм ужасов. Центр города, там где рынок, весь раскурочен. Окровавленные тела и фрагменты тел, которые порою объехать невозможно, и слышу душераздирающие крики на чеченском и русском языках:

– Помогите! Спасите! Помоги! Стой!

Но я еще сильнее выжал газ, потому что уже чувствовал, уверенно знал, ко мне это через расстояние прилетело, что худшее ждет меня впереди…