Стихи

Вот какая почтенная родословная у С. Богданович. Увы!

Спасибо Вам за Ваши музыкальные попечения обо мне. Так как я действительно невежда, то опекать меня не очень трудно. Знаете, встречаются люди, которые на спрос: вы любите стихи? — отвечают: да, люблю. «Чьи же? Кто ваш любимый поэт?» — Ну, вообще… Пушкин, Лермонтов… Так и я. «Ну, вообще, Бетховен, Моцарт»… Почти так. А Шостаковича, мне кажется, я понимаю и люблю. Но вот признак малограмотности: в музыке мне мешают слова. Если только они не поглощены, не отсутствуют, если они слышны отдельно. Вот почему мне труден оказался «Нос»… Иногда я с удовольствием слушаю Кармен Бизе — Щедрина, благодарная Щедрину, что там кастаньеты щелкают, а слова исключены.

У Аксенова люблю только те 2 рассказа, которые были когда-то в «Новом Мире» — в особенности «На полдороге до луны»2. Остальное пустовато, вульгарновато, претенциозновато. Впрочем, читала я не всё.

Отчаянно завидую Гале, у которой ни дня без книги. Увы! Пока я не кончу своего многописания, я на всякую книгу смотрю, как на личного врага. Но может быть настанет день, когда я на самом деле заболею, слягу, буду слушать музыку и читать книги. Тянет же меня, впрочем, не читать, а перечитывать. Мечтаю о Чехове и Толстом. О Герцене. Подряд, том за томом. <…>

5/III 78

Ну вот, перемоглась и побывала у Нины Антоновны. Боже мой, какой парад старости! Какие мы все старые! Нина Ант[оновна] — прабабушка. (А я помню, как родилась ее первая внучка, кот[ор]ую АА называла «Новая Нина» — и эту новую Нину на руках молодой матери, Бориной жены.) Старуха — Эмма3, старушка (молодящаяся) — Люб[овь] Дав[ыдов]на4, и, ужаснее всего: старый кот, которому 25 лет! «Мальчики Ардовы», кот[оры]х я знала в Чистополе сцепившимся клубком мал мала’ меньше, а потом красивыми юношами, — сейчас все уже дважды женаты и поросли бородами и волосами.

А впрочем, было «очень тепло и мило».

Марии Сергеевне дают наконец квартиру (в апреле), но где-то на окраине и без телефона. Я не радуюсь, думаю, и она тоже. Это будет разлукой со всеми.

Простите за суетливое и суетное письмо.

Когда мы увидимся?

В Москве тепло и сухо, в Переделкине глубокие снега’. Зиму, мое любимое время, я просидела у окна: некогда было гулять. «Как это бездарно с твоей стороны!» — сказал бы К.И.

Будьте здоровы. Гале привет. Скоро я пришлю Петеньке и Павлуше книжку «50 поросят».

ЛЧ

1 Нина Антоновна Ольшевская (1908–1991), актриса, режиссер, жена писателя В. Е. Ардова, близкий друг Анны Ахматовой. Приезжая в Москву, Ахматова чаще всего жила «у Ардовых на Ордынке».

2 Рассказ В. Аксенова «На полпути к луне» см. «Новый мир». 1962, № 7.

3 Эмма Григорьевна Герштейн (1903–2002), близкий друг Анны Ахматовой, историк литературы, мемуаристка.

4 Любовь Давыдовна Большинцова (1908–1983), переводчица, близкий друг Анны Ахматовой.

27. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

Март 19781

Дорогая Лидия Корнеевна!

У нас через день мартовский снегопад, утром вид прекрасной зимы, все деревья завалены снегом. А к полудню все тает, воробьи орут, пахнет свежими огурцами. Даже Ваше письмо свежее, чуть влажное, с запахом весенней погоды.

Ему мы, как всегда, обрадовались, читаем и перечитываем. Я только здесь начал ценить письма. Мне лишь во время войны приходилось часто писать письма, но больше информационного характера: родителям, что жив и здоров. А друзья сами были на фронте, писали кратко и редко. Лучше и подробнее других писал Наровчатов — он не отвык писать, работал в газете. Он вообще очень хорошо пишет письма, даже сейчас. Я всегда поначалу бываю растроган, пока Галя не поможет мне уразуметь, что, в сущности, сообщается мне очередной отказ что-нибудь напечатать2.

Но я, впрочем, не сравниваю Ваши письма с наровчатовскими. Ваши — чистая радость.

Как Вы можете писать, что последние годы «живете не так». А как же тогда можно жить? Я образец жизни всегда отсчитываю от Вас. И всегда понимаю, что у меня не хватит ни характера, ни силы воли, ни прямоты, ни сосредоточенности — и множества других Ваших свойств, чтобы жить «так».

Вы так умеете вкушать от «пира одиночества», а я одиночество переношу плохо. Даже работать в одиночестве не умею. Мне нужно, чтобы дверь была открыта и чтобы доносились голоса из соседних комнат, из кухни. Я должен быть в курсе дела, отвлекаться от дела по всяким поводам.

Поэтому так медленно у меня все движется. Сейчас я занят тем, что называю «работой». Стихи — не работа. Работа — проза, но я никак к ней не умею привыкнуть. «Работа» — переводы, статьи, рецензии. Это я сейчас делаю каждый день. Начал писать очередную книгу о рифме (о современной). Не скажу, что это занимает меня целиком, но сам процесс работы, даже полуработы, приятен, когда состояние подходящее. Думаю, что постепенно я раскачаюсь, и пойдут стихи. И проза, может быть. Лишь бы ничего не помешало. Мы с Галей все время боимся какой-нибудь помехи: а вдруг что-то произойдет и нарушится наш распорядок и разрушится настроение, в котором мы сейчас пребываем.