Стихи. (В переводах разных авторов)

У моего окна. На крик птенца

С букашкой в клювике мамаша мчится.

Стена ветшает… Пчелы-медуницы,

Постройте дом в пустом гнезде скворца!

Мы как на острове; нас отключили

От новостей, а слухам нет конца:

Там человек убит, там дом спалили, -

Но выдумки не отличить от были…

Постройте дом в пустом гнезде скворца!

Возводят баррикады; брат на брата

Встает, и внятен лишь язык свинца.

Сегодня по дороге два солдата

Труп юноши проволокли куда-то…

Постройте дом в пустом гнезде скворца!

Мы сами сочиняли небылицы

И соблазняли слабые сердца.

Но как мы так могли ожесточиться,

Начав с любви? О пчелы-медуницы,

Постройте дом в пустом гнезде скворца!

VII

ПЕРЕДО МНОЙ ПРОХОДЯТ ОБРАЗЫ НЕНАВИСТИ, СЕРДЕЧНОЙ ПОЛНОТЫ И ГРЯДУЩЕГО ОПУСТОШЕНИЯ

Я всхожу на башню и вниз гляжу со стены:

Над долиной, над вязами, над рекой, словно снег,

Белые клочья тумана, и свет луны

Кажется не зыбким сиянием, а чем-то вовек

Неизменным – как меч с заговоренным клинком.

Ветер, дунув, сметает туманную шелуху.

Странные грезы завладевают умом,

Страшные образы возникают в мозгу.

Слышатся крики: «Возмездие палачам!

Смерть убийцам Жака Моле!» В лохмотьях, в шелках,

Яростно колотя друг друга и скрежеща

Зубами, они проносятся на лошадях

Оскаленных, руки худые воздев к небесам,

Словно стараясь что-то схватить в ускользающей мгле;

И опьяненный их бешенством, я уже сам

Кричу: «Возмездье убийцам Жака Моле!»

Белые единороги катают прекрасных дам

Под деревьями сада. Глаза волшебных зверей

Прозрачней аквамарина. Дамы предаются мечтам.

Никакие пророчества вавилонских календарей

Не тревожат сонных ресниц, мысли их – водоем,

Переполненный нежностью и тоской;

Всякое бремя и время земное в нем

Тонут; остаются тишина и покой.

Обрывки снов или кружев, синий ручей

Взглядов, дрёмные веки, бледные лбы

Или яростный взгляд одержимых карих очей -

Уступают место безразличью толпы,

Бронзовым ястребам, для которых равно далеки

Грезы, страхи, стремление в высоту, в глубину…

Только цепкие очи и ледяные зрачки,

Тени крыльев бесчисленных, погасивших луну.

Я поворачиваюсь и схожу по лестнице вниз,

Размышляя, что мог бы, наверное, преуспеть

В чем-то, больше похожем на правду, а не на каприз.

О честолюбивое сердце мое, ответь:

Разве я не обрел бы соратников, учеников

И душевный покой? Но тайная кабала,

Полупонятная мудрость демонских снов,

Влечет и под старость, как в молодости влекла.

Перевод с английского Григория Кружкова

[1] © Григорий Кружков. Эссе, перевод, 2005

[2] Джон Китс – Джону Тейлору. 27 февраля 1818 г.

[3] Джон Китс. «ОдаПраздности».

[4] «All its indifference is a different rage». From «Codicil» by Derek Walcott.

[5] Крик павлина и конец эстетической эпохи // Иностранная литература, 2001, № 1. В этой статье делается попытка толкования внезапного павлиньего крика в стихах Йейтса, а также Мандельштама («Музыка на вокзале») и Уоллеса Стивенса («Доминация черных тонов»).

[6] A. Norman Jeffares. A New Commentary on the Poems of W. B. Yeats. Stanford, California: Stanford UP, 1984.

[7] John Unterecker. A Reader’s Guide to William Butler Yeats. New York: Octagon Books, 1983.

[8] Patrick J Keane. Yeats’s Interactions with Tradition. Columbia, Missouri: UMP, 1987.

[9] Эта строфа использована в переводах из Гарация Современником Марвелла сэром Ричардом Фэншо (1608-1664). Отдельным сборником его переводы вышли в 1652 г.

[10]Цит. по: Jeffares, A. Norman. A New Commentary on the Poems of W. B. Yeats. P. 224.

Уильям Батлер ЙЕЙТС (1865-1939)

Константинополь

Вот отступил нечистый образ дня.

Спит пьяная царева солдатня.

Вслед гонгу храма – стражи гулкий шаг,

Став отзвуком, ушел во мрак.

В глазах небес, луны и звезд – презрен

Весь человек,

В простейших сложностях во всех,

Вся грязь и ярость человечьих вен.

Я вижу образ: человек иль тень,

Лишь тень, скорее образ, а не тень,

Аида пряжу, спутанность пути -

Мертвец сумеет расплести.

Лишь бездыханный и непьющий рот

Другие рты недышащие кличет:

Я Сверхземное возвеличу,

«Жизнь-в-смерти, в-жизни-смерть»,- его я так нарек.

О чудо, птица иль шитье златое,

Скорее чудо, чем шитье златое,

На ветвь – на звездный луч – садясь в ночи,

Как адский Ворон, прокричит,

Иль в лунном яде воспоет, кичась

Во славе вечного металла

Пред лепестком иль птицей малой,

Пред сложностью всего, что кровь и грязь.

На царских плитах к полночи – огни:

Пожару, блеску стали не сродни,

Грозе… Их Сверх-огонь рождает тут -

То духи, кровью рождены, идут,

Всю сложность ярости поправ -

И умирая в танце,

В агонии и трансе,

Агония огня не опалит рукав.

Мчат духи, кровь дельфинью оседлав, -

Из царских кузниц льется этот сплав,

Куются духи в кузницах златых!

А мрамор плит, танцуя, губит их,

Всю ярость, горечь сложности разбив, -

Те образы, что творят

Новых образов ряд:

Дельфинья боль – гонг – мук морских разлив…

Плавание в Византию

I

Нет, это – не страна для старика:

Влюбленным – обниматься, птицам – петь,

Хоть все они умрут, наверняка.

Здесь водопады, рыбы, птицы, снедь -

Хвала у них не сходит с языка

Всему, что есть зачатье, роды, смерть.