Стихи. (В переводах разных авторов)

Но Йейтс не останавливается на этой зыбкой точке. Стихотворение кончается признанием в верности «демонским снам» с их «полупонятной мудростью» и восторгом. В оригинале сказано (буквально), что они «довлеют старику, как некогда довлели юноше»:

…Suffice the aging man as once the growing boy.

И неожиданно для нас проступает второй смысл заключительной строки. «Theagingman» и «thegrowingboy» – не только два возраста одного поэта, это еще и два разных поэта, одному из которых довелось дожить до старости, а другой (живший «некогда») навеки остался юношей.

Так, абстрагируясь от смуты настоящего и темных угроз будущего, Йейтс принимает старое романтическое наследство и втайне присягает ему.

Уильям Байтлер ЙЕЙТС

РАЗМЫШЛЕНИЯ ВО ВРЕМЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

I

УСАДЬБЫ ПРЕДКОВ

Я думал, что в усадьбах богачей

Средь пышных клумб и стриженых кустов

Жизнь бьет многообразием ключей

И, заполняя чашу до краев,

Стекает вниз – чтоб в радуге лучей

Взметнуться вновь до самых облаков;

Но до колес и нудного труда,

До рабства – не снисходит никогда.

Мечты, неистребимые мечты!

Сверкающая гибкая струя,

Что у Гомера бьет от полноты

Сознанья и избытка бытия,

Фонтан неиссякаемый, не ты -

Наследье наше тыщи лет спустя,

А раковина хрупкая, волной

Изверженная на песок морской.

Один угрюмый яростный старик

Призвал строителя и дал заказ,

Чтоб тот угрюмый человек воздвиг

Из камня сказку башен и террас -

Невиданнее снов, чудесней книг;

Но погребли кота, и мыши – в пляс.

На нынешнего лорда поглядишь:

Меж бронз и статуй – серенькая мышь.

Что, если эти парки, где павлин

По гравию волочит пышный хвост,

И где тритоны, выплыв из глубин,

Себя дриадам кажут в полный рост,

Где старость отдыхает от кручин,

А детство нежится средь райских грозд, -

Что, если эти струи и цветы

Нас, укротив, лишают высоты?

Что, если двери вычурной резьбы,

И перспективы пышных анфилад

С натертыми полами, и гербы

В столовой, и портретов длинный ряд,

С которых, зодчие своей судьбы,

На нас пристрастно прадеды глядят, -

Что, если эти вещи, теша глаз,

Не дарят, а обкрадывают нас?

II

Моя крепость

Старинный мост, и башня над ручьем,

Укрывшийся за ней крестьянский дом,

Кусок земли кремнистой;

Взрастет ли здесь таинственный цветок?

Колючий терн, утесник вдоль дорог

И ветер, проносящийся со свистом;

И водяные курочки в пруду,

Как маленькие челны,

Пересекают волны -

У трех коров жующих на виду.

Кружащей, узкой лестницы подъем,

Кровать, камин с открытым очагом,

Ночник, перо, бумага;

В такой же келье время проводя,

Отшельник Мильтона под шум дождя

Вникал в завет египетского мага

И вещих духов вызывал в ночи;

Гуляка запоздавший

Мог разглядеть на башне

Бессонный огонек его свечи.

Когда-то здесь воинственный барон,

С дружиною своей гонял ворон

И враждовал с соседом,

Пока за годы войн, тревог, осад

Не растерял свой маленький отряд

И не притих; конец его неведом.

А ныне я обосновался тут,

Желая внукам в память

Высокий знак оставить -

Гордыни, славы, горестей и смут.

III

МОЙ СТОЛ

Столешницы дубовый щит,

Меч древний, что на нем лежит,

Бумага и перо -

Вот все мое добро,

Оружье против злобы дня.

В кусок цветастого тканья

Обернуты ножны;

Изогнут, как луны

Блестящий серп, полтыщи лет

Хранился он, храня от бед,

В семействе Сато; но

Бессмертье не дано

Без смерти; только боль и стыд

Искусство вечное родит.

Бывали времена,

Как полная луна,

Когда отцово ремесло

Ненарушимо к сыну шло,

Когда его, как дар,

Художник и гончар

В душе лелеял и берег,

Как в шелк обернутый клинок.

Но те века прошли,

И нету той земли;

Вот почему наследник их,

Вышагивая важный стих

И слыша за спиной

И смех и глум порой,

Смиряя боль, смиряя стыд,

Знал: небо низость не простит;

И вновь павлиний крик

Будил: не спи, старик!

IV

НАСЛЕДСТВО

Приняв в наследство от родни моей

Неукрощенный дух, я днесь обязан

Взлелеять сны и вырастить детей,

Вобравших волю пращуров и разум,

Хоть и сдается мне, что раз за разом

Цветенье все ущербней, все бледней,

По лепестку его развеет лето,

И глядь – все пошлой зеленью одето.

Сумеют ли потомки, взяв права,

Сберечь свое наследье вековое,

Не заглушит ли сорная трава

Цветок, с таким трудом взращенный мною?

Пусть эта башня с лестницей крутою

Тогда руиной станет – и сова,

Гнездясь в какой-нибудь угрюмой нише,

Кричит во мраке с разоренной крыши.

Тот Перводвигатель, что колесом

Пустил кружиться этот мир подлунный,

Мне указал грядущее в былом -

И, возвращений чувствуя кануны,

Я ради старой дружбы выбрал дом

И перестроил для хозяйки юной;

Пусть и руиной об одной стене

Он служит памятником им – и мне.

V

Дорога у моей двери

Похожий на Фальстафа ополченец

Мне о войне лихие пули льет -

Пузатый, краснощекий, как младенец, -

И похохатывает, подбоченясь,

Как будто смерть – веселый анекдот.

Какой-то юный лейтенант с отрядом,

Пятиминутный делая привал,

Окидывает местность цепким взглядом;

А я твержу, что луг побило градом,

Что ветер ночью яблоню сломал.

И я считаю черных, точно уголь,

Цыплят болотной курочки в пруду,

Внезапно цепенея от испуга;

И, полоненный снов холодной вьюгой,

Вверх по ступеням каменным бреду.

VI

Гнездо скворца под моим окном

Мелькают пчелы и хлопочут птицы