Стихия страха

Когда я пришел в себя, то первое, что увидел, были тела. Трое послушников лежали бездыханными, на их лицах застыло немое удивление. На клинке Фарида алела кровь. Я дернулся что есть силы, и веревка впилась мне в запястья. Руки были связаны за спиной и привязаны к жаровне, намертво вмурованной в каменное основание. Голова гудела, но я попытался встать на негнущихся ногах.

– Какого демона?!? – прохрипел я, не в силах отвести взгляда от крови под телами братьев. Лучшие бойцы ордена… Темные кляксы расползались под ними, собираясь в ручейки…

К горлу подкатила тошнота, запах свежей крови и острая вонь смерти, такая болезненно знакомая, что вызывала страшные воспоминания…

– Не волнуйтесь, голубчик, – ласково сказал мне профессор и кивнул охраннику. – Фарид, убери здесь, проявим уважение к несчастным.

Охранник бесстрастно кивнул и легко подхватил тело одного из братьев, нырнув вместе с ним… в пустоту, скрытую за пустующими книжными полками. Господи Единый, да ведь это же камеры, самые настоящие клетки… или схроны… или…

– Профессор, ваш охранник только что убил трех братьев ордена святого Тимофея. Вы понимаете, какая кара за это грозит? – выговорил я, тщетно пытаясь отвести взгляд от мертвого лица брата Ксавьера, старшего из тройки.

– Мне действительно жаль… – грустно ответил профессор.

Фарид споро убирал тела и даже вытер с пола кровь одеянием одного из братьев. Разум отказывался воспринимать страшную действительность. Профессор приблизился ко мне.

– Но я уверен, что вы меня поймете. Вы знаете, в чем заключается величайшая божественная мудрость? В забвении, голубчик, в способности забыть и очистить разум от лишних страданий. Если бы я только познал эту истину раньше, то мой мальчик, мой возлюбленный Кристофер был бы жив… Я бы смог его спасти. Я пытался его забыть, но увы…

Профессор приблизился и погладил меня по щеке, его взгляд был безумным. Я отшатнулся, больно вжавшись спиной в кованую жаровню.

– А вы так на него похожи… Такой же точеный нос, гордый излет бровей, такие нежные губы… Только у него были зеленые глаза… А у вас темные… – профессор вдруг обнял меня за шею и попытался поцеловать. Я в ужасе замотал головой, отчаянно пытаясь вырваться.

– Вы… вы мужеложец? – выговорил я ошеломленно. Разрозненные кусочки мозаики сложились воедино в одну неприглядную и страшную картину. Вдруг стало тяжело дышать. Надо попытаться развязать руки, попробовать перетереть веревку об острые края жаровни, разорвать ее или…

– А что может быть чище искренней любви между братьями в вере? Уж точно не порочная низменная страсть к этому сосуду греха, именуемому женщиной… И я смею надеяться, что вы станете моим возлюбленным… Замените мне Кристофера…

– Никогда, – выдохнул я. – Вы отвратительны в своей похоти и грехе, профессор. Мужеложство – величайший грех. Вас поэтому извергли из сана? На что вы вообще можете надеяться? Отец Валуа знает о моих подозрениях. Вам не удастся скрыть правду. Меня станут искать…

– А вы измените свое мнение, голубчик, – профессор дрожащей рукой стал расстегивать на мне рубашку. – Я подарю вам величайший дар, что открыл… Забвение…

– Уберите руки, – прорычал я в отчаянии, яростно пытаясь порвать путы. – Я лучше умру, чем позволю… свершиться насилию над собой… Лучше смерть, слышите? Убирайтесь… Не смейте!

Я тщетно пытался отгородиться от отвратительного ощущения его дыхания на моей шее, скользнувшей к ремню руки… Господи Единый, спаси и помилуй… И, словно ответ на мои молитвы, раздалось негромкое покашливание Фарида. Профессор отстранился от меня, тяжело дыша.

– Лука, ты принес? – спросил он у слуги. Бледный Лука кивнул и приблизился, держа в руках небольшой кувшин. Профессор самодовольно хмыкнул, принимая его в руки, и обернулся ко мне.

– Насилие? Что вы, голубчик, какое насилие. Я же сказал, что подарю вам забвение. Я научился врачевать человеческие души по такому же принципу, что и обычные лекари врачуют тело. Попросту иссекая больной участок. И Святой Престол крайне заинтересован в моем методе. Этот напиток, – профессор любовно погладил бока глиняного кувшина, – даже малой его толики хватает для погружения разума в милость забвения. Забываются страхи и тревоги, остаются лишь самые светлые, детские воспоминания… Вы вновь станете ребенком, голубчик. Чистым наивным мальчиком. А я стану вашим отцом, наставником и возлюбленным… Вы будете счастливы, я обещаю…

Когда думаешь, что хуже уже быть не может, перед тобой кривой ухмылкой вдруг разверзается бездна, и ты понимаешь, что падению человеческого духа нет предела… Я похолодел от ужаса.

– Именно так вы излечивали своих пациентов? Погружая их в детство и… растлевая их разум и тело? Господи Единый, да вы безумец, ослепленный лишь похотью и самолюбованием! Вы…

Профессор больно ударил меня по лицу, разбив губу, и тут же испуганно кинулся вытирать кровь своим платком. Я с отчаянием понял, что веревка слишком крепкая…

– Голубчик, ну что же вы так? Зачем пытаетесь меня расстроить? Зачем делаете себе больно? Мы ведь все чего-то боимся… Разве не прекрасно раз и навсегда избавиться от всех страхов?