Стихотворения

Еще в "Белых почах" он перечислял краски своей художественной палитры: "свет без светил, без звезд небеса, тяжкий сон без видений, объятия без ласк и печаль без волнений, без тайн красота, жизнь безжизненных сил, смерть без боязни". Выдавая себе, согласно установившейся традиции, поэтический паспорт, описывая приметы своей музы, он характеризовал ее как "бледную" богиню печали и томления.

Припомните, как некогда Надсон излагал свою поэтическую программу. Он одновременно дал два разных поэтических манифеста, не сделав попытки сколько-нибудь примирить или согласовать их друг с другом. Н. Минский, в своем программном стихотворении, воспроизводит сначала, с небольшими вариациями, оба эти манифеста и договаривает недоговоренное Надсоном. В качестве носителя мировоззрения интеллигенции, уже окончательно перешедшей Рубикон, пережившей полосу первоначальных колебаний и неопределенности, он объявляет, что ни тот, ни другой манифест для "нового" поколения не приемлемы и что имеется вполне определившийся третий:

      …Упал мой взор       На музу новую. Бледна, как привиденье,       Недвижная, она стояла и с тоской

       Глядела в очи мне безумными очами…       "Я не зову тебя", — она шепнула мне, —       И этот шепот был так слаб необычайно…

Правда, при этом делаются оговорки. Во-первых, Муза обещает поэту, что со временем, когда чувства последнего вполне озарятся се светочем, а мысль его станет "сожженной пустыней", голос ее окрепнет и "превратится в гром". Муза, видите ли, именует себя "жаждой истины" и "совестью мирозданья": естественно, жрецу "истины" и "совести" не подобает говорить иначе как громами. Но, как известно, никакого превращения голоса Музы в гром до сих пор не воспоследовало. И она продолжает говорить по-прежнему "слабо". Во-вторых, огорчив поэта перспективой "томленья одинокого" и "отравляющих" песен, Муза спешит своего служителя утешить: она дает песни поэта "печально уязвлять сердца, застывшие в безверии глубоком". "И шепот истины, — заканчивает с пафосом она свою декларацию, — как бы он ни был слаб, в ней будет слышаться сквозь крики отрицанья". Ссылка на "шепот истины" вообще, — самое плохое утешение, и к нему прибегают только тогда, когда положение оказывается безнадежным и когда сказать собственно больше нечего. И в данном случае, суть не в заключительных, а вышецитированных словах декларации. Муза Минского — Муза par exellence "томительных" переживаний, Муза отсутствия "силы".

Пытаясь нарисовать образ демона, притом такого демона, который превзошел бы демонов других поэтов своею мощью и величием, Н. Минский опять-таки выдает себе аналогичный паспорт. После гордого заявления: "с тех пор, как мудрый Змий из праха показался, чтоб демоном взлететь к надзвездной вышине, доныне никому он в мире не являлся столь мощным, страшным, злым, как мне"… Следует разочаровывающее читателя признание. "Его демон мощен и страшен тем, что "пламенной печати злорадства и вражды не выжжено на нем, что небу он не шлет угрозы и проклятий"… "Приветна речь его, и кроток взор лучистый, его хулы звучат печалью неземной. Когда ж его прогнать хочу молитвой чистой, он вместе молится со мной"…

Ясно, что поэт, аттестующий себя подобным образом, сделает своею специальностью "страдальческие" мотивы, и ясно также, что воспеваемое им страдание ничего демонического заключать в себе не будет.

Для доказательства первого положения отсылаем читателей к собранию плодов поэтического творчества Н. Минского: перелистуйте любую из его книг, и вы убедитесь, что подавляющее большинство его стихотворений посвящено развитию "страдальческих" тем. Что же касается второго положения, то тут мы должны, прежде всего, констатировать нижеследующее: типичным для Минского является не понятие "страдание", а понятие "скорбь" или "печаль".

Правда, термин "страдание" употребляется им довольно часто. Но какое содержание в этот термин вкладывается?

       Спасенья нет. Она недвижно стала,       Гроза страданий долгих. В тесный круг

       Безумья и тоски душа попала,       И сон меня презрел, усталых друг.       О, как тяжел полет ночей бессонных,       Кому взывать? Кто видит скорбь мою?       В житейский бой, в толпу вооруженных

       Я вышел без щита и пал в бою.       Но жалоб нет в душе, ни укоризны.       Страданий грозный дар приемлю я,       Как принимал бы радость бытия…

Имеются здесь некоторые "воинственные" выражения: но это "поэтическая вольность" (о ней мы скажем несколько ниже). "Грозный" же дар "страданий" сводится к состоянию усталости, тоски, скорби.