Стихотворения

Поэта обманула его возлюбленная. Между ними последовал разрыв. И вдруг поэтом овладело спокойное и хорошее настроение. "О, как легко мне стало вдруг! Ужель окончились мученья?.." Поэт задумывается над источником происшедшей с ним метаморфозы. Каков же источник? "Пускай с жестокостью врага мои надежды ты разбила: ты правду скорби мне открыла"… Подарившая поэту правду скорби делается навсегда дорогим для него существом: "Ты сердцу вечно дорога", — патетически заявляет он. Или следующая романтическая ситуация. Поэт был равнодушен к одной девушке. Но вот он замечает, что душа ее охвачена разладом и печалью. Внезапно в нем пробуждается чувство. Печаль девушки для него — целительный бальзам.

       Теперь она скорбит, она моя.       Мы с ней сроднились мукой состраданья,       И дорог стал и близок для меня       Ее расцвет — угрозой увяданья.

       Чужим недугом — грудь исцелена,       Чужой печалью жизнь освещена.

По небу катится звезда. Поэт усматривает в ней "изгнанницу больную" и за ее "болезнь" дарит ей "вечную любовь". "Среди надменных звезд, — декламирует он, — сверкавших без числа, горевших, как венцы, струившихся, как реки, она слезой по небу потекла, и в этот миг ее я полюбил навеки".

Скорбь и печаль объявляются фактором, которому подчинена вся современная жизнь. Фактором, который должен предопределить историю будущего, фактором, который, в свою очередь, предопределен веками. Пусть, — рассуждает поэт ("Быть может, мир прекрасней был когда-то"…), — некогда на земле были блаженные дни, пусть, по сравнению с нашими предками, мы — люди отверженные, — наша судьба священна для нас. "Нет, за свою печаль, свою тревогу я не возьму блаженства прошлых дней… Пускай мы пьем из ядовитой чаши. Но если бог поставил миру цель, без нас ей не свершиться". Из наших скорбей должно для наших потомков воссиять солнце счастья. "Скорби наши грядущих ликований колыбель". Мы не можем низко оценивать нашу скорбь и потому, что она создана не нами. "Моя печаль скрывается в веках". Рассуждения поэта суммируются в сентенции: "Лишь то, чем мы живем, для нас священно — и пусть придут иные времена".

"Священная" скорбь неотступно сопутствует поэту. Заря сменяет зарю, природа цветет и отцветает, люди кругом родятся и умирают, а в душе Минского растет и растет скорбь, не зная сна, жадно питаясь и дневным шумом и ночной тишиной.

       Притаясь у родников желаний,       Их кристалл мутит она в тиши       И толпу несмелых упований       Сторожит на всех путях души.       К небесам ли звездным я взираю,

       В ясный день гляжу в немую даль, —       На земле я грусть свою встречаю,       Из небес я пью свою печаль.       И когда, волнуемый любовью,       Я к груди прижмуся дорогой, —

       Тут же скорбь, проникнув к изголовью,       Мне, как друг, кивает головой.

("Скорбь")

Поэт строит себе "воздушно главный храм". В этом храме, построенном над "бездной разрушенья", немолчно звучат гимны. "Их каждый звук печалью окрылен". А охраной храму служит "легион страданий". Так символизирует Минский свою жизнь.

Давая общее представление о своей "печали", поэт называет ее "неземной". Мало того, эту печаль сам бог "вписал пылающим перстом" в сердце поэта ("Пускай на грудь мою, согретую любовью"…). Печаль эта "бездонна", как взор очей мадонны, безмерней, чем неба глубина ("О, бледная мадонна"). Наконец, она велика, как бог ("Скорбь").

Но культ скорби все-таки сказанным не исчерпывается. Есть еще одна очень своеобразная вариация "страдальческих" мотивов Минского. Поэт, помимо скорби, так или иначе связанной с землей и небесами, знает также скорбь о самой скорби. "Я грущу о том, что не о чем грустить" — так он формулирует свое душевное состояние в минуту, когда ему кажется, что в мире нет ничего, достойного его скорби ("Я влюблен в свое желание полюбить"…). То же самое состояние посетило его после одной романической катастрофы. Его героиня жестоко иронизировала над ним, и ее ирония умертвила навсегда "всходы робкие" его больной любви ("В тот вечер памятный"). Поэт прислушивался к своему сердцу и с ужасом убедился, что оно "молчало бесстрастно". "В тот вечер памятный, — заканчивается так повествование о данном эпизоде, — любовь свою я сжег, от мук не замирая, и лишь о том скорбел, что я скорбеть не мог, тебя навек теряя".