На синее ясное небо, на чистое небо глаза поднимаю,—и солнце и небо — всё к маю.Что грустно так? — не понимаю.Не грустно.Торжественно грустно, приподнято и грустно.Нет,словом одним не дано очертить это чувство.Хожу по Тбилиси, в Боржоми — по горным отрогам,иду по весне,навстречу всё новым и новым дорогам.По солнцу, по небу хожу я, по Грузин близкой,увижу лозу на землеиль слезуна щеке материнской —вижу вас, узнаю, увидав эти долы и горы.В глазах молодых незнакомцевузнаю ваши взоры,в стройных походках и в жестах, в напоре стремительной речиузнаю вас.Не раз обнимал острокрылые плечи.И в зависти к этим черным бровям, к этим черным ресницамя узнаю — это юность!Не знал, что она повторится.Я узнаю вас: за руки взявшись, идут яркоглазые дети.Слышу — Родина-мать на Мтацминде вздыхает о вас на рассвете.В памятнике арагвийцам над вечной Курой узнаю ваши лица,вы это, да, узнаю, это вы — арагвийцы.Я вас нахожу во всем, что увижу, в большом или малом,товарищи,братья по жарким боям, по морозным привалам.Дано мне запомнить вас: рядом мы в зное и в стуже.Какие мы все молодые!Мы вместе,мы тут же.Лопата к лопате, котелок к котелку, автомат к автомату.Треугольники писем из Грузии вы мне читали, как брату,Ногами застывшими мы в реки вошли ледяные,обмотками нашими забинтовали мы раны земные.Праздников мы не видали —нам было до них, как до неба.Мы видели землю так близко,как сайку пайкового хлеба.Видели землю родную, Родину-мать.И — ни слова.Да,еще видели ненавистную глотку чужого.Я запомнил, тогда, в сорок первом, тогда, под Москвою.В сорок втором, у Орла, мы лежали в снегу с головою.В сорок третьем над Волгой вставали и шли, и над Керчьювставали, как волны,навстречу смертельному смерчу.И дальше — к Берлину,и дальше — в Берлин — все живые,а вас оставляли в дороге,друзья боевые.Я видел вас, помню, и нежными помню и грозными.На перекрестках дорогвы оставалисьпод фанерными звездами.Хожу я по вашей земле, повернувшейся к маю.Грузины, с войны не пришедшие,— вас вспоминаю.1965