Тебе сегодня исполнилось тридцать лет,юность всё дальше, а старость всё ближе, —бедный больной еврейский поэтперед витриною шляп в Париже.На обтерханных брюках и пиджакестолько нищенских дыр —и рядом и врозь, —что усталое тело и вдалекепроглядывается насквозь.За все эти дыры —зачем скрывать? —никто бы не дал тебе ни копейки,но зато тебя можно бережно взятьи играть на тебе, как пастух на жалейке.Но, может быть, настанет время(оно грядет шагами большими),когда все эти шляпы с лентами всемибудут твоими.Одну ты станешь носить, вставая,в другой ты станешь болтать с друзьями,а самая лучшая и дорогаябудет тебя венчать вечерами.Если собака соседская злая,та, что хромает на левую лапу,опять на тебя по-дурацки залает,скажи ей, чуть подняв вечернюю шляпу:«Дорогая собака! За дерзость простите,позвольте мне вам посоветовать лично:такую же шляпу приобретитеи вы будете выглядеть так же прилично».…На улице дождь начинается длинно,и в струйках вечерних неверного светавсе шляпы летят из клетки витриныи садятся на ветви волос поэта.<1966>
388. «Я мог бы нести на плече ребенка…»
Я мог бы нести на плече ребенкаи сам веселее в три раза стал,когда б он смеялся легко и звонкои что-то прекрасное лепетал.Я столик несу на плече неслышно,стихи по-еврейски шепча на ходу,и ставлю его под апрельской вишнейв дачном пригородном саду.И песню пишу о всех вас, дети,не вытирая отцовских слез,о всех, которых военный ветербезжалостно вдаль от земли унес<1966>
389. В ПРИБАЛТИЙСКОМ ГОРОДЕ
Перед самой войною,одержим и устал,у ворот твоих стоя,я тебя целовал.Я запомнил ночныепоцелуи твои,фонари голубые —наважденье любви.Я с войны возвращаюсьв сорок пятом годуи — хоть очень стараюсь —тех ворот не найду.Рассказали мне, Лия,неохотно, с трудом,что тебя застрелилинемцы в сорок втором.Нахожу и теряю —нет, опять не узнал —где той ночью тебя яу ворот целовал.И кладу я впервыев этот памятный годвасильки полевыевозле каждых ворот.Вспоминаю в июле,—сердце, тише тоскуй! —предрассветную пулюи ночной поцелуй.<1966>
390. МОРЕ
Однажды я на берегу усталолисток стихотворенья уронил,и море — всё — еще синее сталоот синевы размывшихся чернил.Я обратился к морю с нетерпеньем,остановившись в шумной тишине:«Отдай назад мое стихотворенье,зачем оно великой глубине?!»И мне в ответ, как в старой сказке,вскоре заметно потемнела синева.«Я музыку пишу, — сказало море,—мальчишка глупый, на твои слова».<1966>