Только солнце усядется, канувза опустевшие фабричные стройки,стонут окраины от хулигановвроде вот этой милой тройки.Человек пройдет и — марш поодаль.Таким попадись! Ежовые лапочки!От них ни проезда, от них ни проходани женщине, ни мужчине, ни электрической лампочке.«Мадамочка, стой! Провожу немножко…Клуб? Почему? Ломай стулья!Он возражает? В лопатку ножиком!Зубы им вычти! Помножь им скулья!»Гудят в башке пивные пары,тощая мысль самогоном смята,и в воздухе даже не топоры,а целые небоскребы стоэтажного мата.Рабочий, этим ли кровь наших жил?!Наши дочки этим разве?!Пока не поздно — конец положиэтой горланной и грязной язве!
Билет — щелк. Щека — чмок.Свисток — и рванулись туда мыкуда, как сельди, в сети чулокплывут кругосветные дамы.Сегодня приедет — уродом-урод,а завтра — узнать посмейте-ка:в одно разубран и город и рот —помады, огней косметика.Веселых тянет в эту вот даль.В Париже грустить? Едва ли!В Париже площадь и та Этуаль{109},а звезды — так сплошь этуали.Засвистывай, трись, врезайся и режьсквозь Льежи и об Брюссели.Но нож и Париж, и Брюссель и Льеж —тому, кто, как я, обрусели.Сейчас бы в сани с ногами —в снегу, как в газетном листе б…Свисти, заноси снегамименя, прихерсонская степь…Вечер, поле, огоньки,дальняя дорога, —сердце рвется от тоски,а в груди — тревога.Эх, раз, еще раз,стих — в пляс.Эх, раз, еще раз,рифм хряск.Эх, раз, еще раз,еще много, много раз…Люди разных стран и рас,копая порядков грядки,увидев, как я себя протряс,скажут: в лихорадке.