Сто сорок писем Василия Белова

Настырность Белова вынудила меня идти в Министерство обороны и вновь встречаться с генералом Игорем Коптевым. Тот хмуро посмотрел на меня, а потом широко заулыбался: «Я же сказал, что Василий Иванович спутал меня с кем-то», – пояснил он, узнав о цели моего визита. Затем скороговоркой добавил: Не довелось мне с ним служить в Красном Селе, в то время я был в Риге!».

Передав эти слова генерала Белову, я получил в ответ отповедь. Правда, Василий Иванович тут же извинился. Ему почему-то так хотелось заполучить единственно правильный ответ, что он служил вместе с Коптевым. Зачем ему дался этот служака Коптев, Василий Иванович так мне и не ответил. Видимо, служба в армии крепко зацепила его, там он вместе с ефрейтором Коптевым превозмогал всяческие невзгоды. А когда пришла весть о том, что знакомый однополчанин вдруг стал генералом, то его явно заинтересовал такой неожиданный карьерный рост – служил парень ефрейтором и вдруг становится генералом. Как это возможно? А может, Белов просто хотел возобновить дружеские отношения, встретиться с бывшим однополчанином и повспоминать юность, ведь запомнился ему эпизод с беготней по траве в утренней росе.

Еще в письме Белов поразил меня в который раз своим неравнодушным отношением к людям, встречающимся на его жизненном пути. Ворошит память и хочет, чтобы генерал вспомнил, как они служили в Красном Селе. Передает мне благодарность за участие в судьбе художника Владимира Коркодыма. Не забыл знакомство в Борисоглебе с реставратором Рыбниковым, который восстановил падающую монастырскую стену и на которого писателю постоянно жалуются писарчуки. Поражаешься не только такой живой памяти, но и тому неравнодушному отношению к людям, которое по нынешним временам является редкостью.

Мы часто говорили с Беловым о том, что русские люди не умеют помогать друг другу. Рассказал ему даже известную притчу про жадного крестьянина с его немудрой позицией: «Пусть лучше у меня корова сдохнет, чем у соседа будет две». Белов, погруженный в себя, замкнутый, казалось, ни на какие шутки не реагирующий, вдруг начал заливисто и гулко смеяться. У него был острый ум. Он всегда был очень обеспокоен фактами равнодушия, которое прорастает, словно плесень, в душу русского человека. Равнодушные люди, оказывается, страшнее открытых врагов – с теми можно справиться, их знаешь, а вот побеждать равнодушных сложнее. Белов приводил пример, как он усовестил на улице расхристанного юношу за матерные слова, а мимо идущие люди не поддержали его, и тогда парень, видя отсутствие широкого противодействия, пошел сквернословить дальше.

Художник Коркодым жил и работал в мастерской, расположенной в старом московском доме, подлежащем ремонту. Чиновники вознамерились выкинуть живописца, прибрав лишние жилые площади себе. Толя Заболоцкий попросил меня защитить своего друга. О том же сказал и Белов. Я приехал в мастерскую познакомиться и с творчеством художника, и с его проблемой. Картины Коркодыма, особенно деревенские зимние пейзажи, сразили меня сразу и красотой, и самобытностью. Во всех работах чувствовалась любовь к России. В мастерской бился живой пульс творчества. Меня привлекли также резкие и честные суждения Коркодыма о живописи. Отрадным было то, что теоретически ратуя за оригинальность, свежесть красок, контрастность дополнительных цветов, он и в картинах собственных остается или старается остаться верным этим творческим принципам.

Когда Коркодым узнал, что один из моих любимых художников – Левитан, то долго рассказывал о том, что он любит писать природу зимой, а Левитан – осенью. Затем вспомнил, как Левитан, будучи за границей в богатой Ницце, вдруг вспомнил живописные Сокольники и написал в письме к А.М. Васнецову проникновенные слова: «Нет лучше страны, чем Россия! Только в России может быть настоящий пейзажист».

После разговора с министром культуры и направления депутатского запроса мэру столицы мне удалось сохранить мастерскую за художником. Впоследствии я гостил у него вместе со своим другом-орнитологом, директором Хинганского заповедника Владимиром Андроновым, и купил себе картину – панораму зимнего пейзажа северной лесной деревушки.

Письмо семидесятое

Дорогой Анатолий Николаевич!

Спасибо за письмо и за то, что ты не обиделся за предыдущее. Но я убежден, что насчет Игоря Коптева я не ошибся. Ты забываешь, что мы служили в КГБ, что имя на Руси давалось одно, второго имени не было. Впрочем, в КГБ, м.б., было и два, и три. Его служба в Риге вполне была какой-то дополнительной.

Постарайся добить Швыдкого.