Сто сорок писем Василия Белова

В округе Александр знал историю каждой деревни – эту сжигали когда-то татаро-монголы, здесь веселее и задорнее всего устраивали масленичную неделю, а тут жили лучшие косцы… Порой идем мы с Рубцовым по деревням, а он показывает на каждый бревенчатый дом и рассказывает о нем и о плотниках, что его ставили, целую историю. А сколько он знал, благодаря своей наблюдательности и любви к истории малой родины, деревенских обычаев и традиций!

Уму непостижимо. Они-то больше всего и интересовали Белова.

Одну историю с необычным праздником, жившим только в деревне Ходинцы и приведенным в очерке, повторю снова:

«… -А хочешь, я расскажу тебе, как у нас в округе проводилась навозница, суровозница? – неожиданно спрашивает Рубцов.

– Что это такое «навозница»?! – пожимаю я плечами, но соглашаюсь послушать.

– В деревне Ходинцы я записал такую частушку: «У милашки сенокос, у меня навозница, знать, подзапоздал с вывозом навоза». Понял?! Навоз сваживали сначала с одних дворов, потом с других. С последней телегой никто не хотел ехать. Того, кто ехал на последней телеге, – рядили. Постелят ненужную тряпку, пальто на навоз и с песней едут, кричат: «Килена поехала!». И так в каждом дворе последнюю телегу называли «килена». А когда весь навоз развезут по полям, тогда и праздник?!».

Василий Иванович после прочтения очерка веселым голосом произнес:

– Видишь, Толя, русский крестьянин даже на вывозке навоза устраивал ряженый праздник! Тяжел труд, непривлекателен, а все-таки мужик любил жить с радостью!

Смерть последнего югославского президента Милошевича прибавила душевных болезней Белову. Во время войны, когда натовцы расчленяли сербское государство, мы встречались с Милошевичем и подолгу беседовали… Василий Иванович дарил ему книги, внушал уверенность, что правда за сербами, значит, и победа будет за ними. Но и Белов, и Бабурин, и я тогда не ведали, какие семена предательства посеют американцы на славянской земле, раздираемой и провоцируемой противоречиями. Вначале американцы разложили сербское руководство, затравленный Слободан Милошевич не поддержал военных, остановил успешную освободительную борьбу своей армии, а затем народ сдал Милошевича и тот оказался в Гаагской тюрьме. Там его враги славянства и православия и убили.

Мы летали проститься с Милошевичем… Только побывали с Сергеем Глотовым в его родовом поместье не в день похорон, а спустя неделю. Мы ехали по перелескам, полям, лугам, деревушкам и чувствовали, какую трагедию устроили американцы со своими западными саттелитами на благословенной сербской земле. Душа переживала и плакала, но Белову я о том не сказал.

Акварель «Старая изба» выслана была не этим письмом, а второй бандеролью в тот же день.

Письмо сто девятое

Толя. Как тебе моя акварель «Старая изба»?

Дата на бандероли та же, что и на письме, в котором шла речь об акварели со старой избой, которая «не может догнить», – 1 апреля 2006 года.

Такие высокие и статные дома я встречал только на Вологодчине. Еще и просторные, крепкие, светлые. У нас на Ярославской земле таких не встретишь.

На акварельном этюде Белова старая изба вовсе не выглядела таковой. Тем более, доживающей свой век. Чувствовалось, что рубили ее мужики сильные, плотники умелые. И восторженные чувства к ней Василий Иванович также сумел передать. В такой избе хотелось самому пожить.

Глядя на этюд издалека, я вдруг поймал себя на мысли, что дом хоть и старый, но живой. В окошках теплился озорной огонек. Значит, там торжествовала жизнь и, возможно, проходил праздник с плясками. Вспомнились страницы из книги Белова «Лад»:

«Коллективная, хороводная пляска в тридцатые годы начала вытесняться парной и одиночной. В большую моду вошел перепляс, соревнование в пляске на выносливость, что можно поставить в одном ряду с быстротою и громкостью в пении. Плясали на спор, выхваляясь перед женским полом. Пляска в таких случаях напоминала спортивное состязание, в котором участвовал и гармонист. Если плясуны соревновались друг с другом, то гармонист порой до изнеможения состязался с обоими, надо было их обязательно «переиграть»».

Письмо сто десятое

Дорогой Анатолий Николаевич! (Писано в среду на великий четверг).

Не коробит ли тебя моя сугубая фамильярность, когда обращаюсь к тебе на ты и называю тебя Толей. Ответь, пожалуйста, да или нет.

Я сижу изучаю твои материалы. Особенно интересно то, что касается смерти Милошевича, и то, что подписано Бабуриным. Сижу и корплю над всем этим.