Сто сорок писем Василия Белова

Мы, бывшие друзья, расстались тяжело, расстались не из-за пустяков. Свидетелем конфликта был мой друг Володя Гречухин, принявший в тот год участие в Иринарховских чтениях последний раз. Я наотрез отказался поддерживать религиозные установки Мартышина. То он в Тутаеве нагрубил моей помощнице Жиряковой за то, что она не ходит в церковь. То заявил мне и краеведу Рычкову, что Бог – это страх, а не любовь. А то осудил меня за то, что я отказался признать нахождение в монастыре мощей преподобного Иринарха. После раскопок, произведенных реставраторами, их не обнаружили. Тогда Мартышин бросил фразу, что если, мол, признать наличие мощей, то в монастырь потянутся тысячи паломников. Я возмутился: монастырь – не место для туризма, торговли, рекламы. Последней красной чертой, за которую перешел мой друг, оказался конфликт вокруг возвеличивания необразованного игумена, назвавшего себя однажды опрометчиво архимандритом. Мартышин начал писать за него статьи, конспекты, заявлять, что это он организовал Иринарховские чтения, возродил колодец Иринарха и т. д. Так впоследствии и началась газетная травля, нападки, клевета. Подспорьем в борьбе со мной бывшему моему московскому другу и журналисту стало то, что у него сохранились хорошие связи в литературных кругах.

Распутин разобрался в конфликте и также занял мою сторону. Я ему показал только что опубликованную в газете беседу с Патриархом Московским и всея Руси Алексием II, где он мудро заметил, что если собрать в храмах все мощи святого князя Александра Невского, то они займут железнодорожный вагон.

Несмотря на то, что Ганичеву было посоветовано оставить меня в покое, он ослушался и Распутина, и Белова. У меня это вызвало удивление. А Распутин в знак поддержки пригласил потом меня к себе на Байкал на фестиваль «Сияние России».

Рассердился всерьез и надолго на Ганичева лишь Анатолий Заболоцкий. А когда Ганичев стал мешать нам с ним установить памятную доску на доме, где жил крупный русский писатель Солоухин, то он заявил мне и Белову, что написал заявление о выходе из Союза писателей. Белов его не стал останавливать. Наоборот, собирался поехать на Пленум и дать бой… Отговорил тогда Заболоцкого, а затем и Белова от решительных шагов Распутин.

Конфликт разрастался уже не вокруг меня, а вокруг бездеятельного руководителя писательской организации. Заболоцкий не успевал делиться новостями, что Союз писателей готов возглавить то Проханов, то Личутин… И если бы Распутин своим громадным нравственным авторитетом не остановил Заболоцкого и Белова, то в писательском союзе могли произойти кадровые замены. Распутин при мне сказал Заболоцкому: «Сегодня над писательской организацией и так нависла угроза. Дом наш хотят отнять либералы, а благодаря тому, что Ганичев в добрых отношениях с Патриархом, нас не тронут!».

С той поры Белов всячески стал игнорировать, не замечать Ганичева. (Забегая вперед скажу, что Ганичев не приехал ни на похороны Белова, ни на открытие его музея в Вологде.)

Письмо тридцать пятое

Дорогой Анатолий Николаевич!

Ты знаешь, судьба на твоей стороне, она и меня подтолкнула, хотя я долго упирался. Приехал, а тут письмо из Аргентины. По-моему, важное, интересное. Почитай. Много общего с нами! Масонская братия действует везде одинаково.

Свез ли ты книги Девочкину?

Скажи ему, что я постараюсь приехать на ваш съезд, и, вероятно, зайду к ним.

Обещаю не выбрасывать писем и не жечь их, хотя ты знаешь, что бумаги душат не только нашего брата, но вас, депутатов, которые имеют право на трех-четырех помощников.

Я ничего бы не сделал, если бы не выбрасывал многие письма! Не буду доказывать.

Письмо из Аргентины окончательно убедило меня в твоей правоте, книжку писем мы сделаем. Только ты пошли мне Федора Абрамова книжечку, ту самую, что издала его вдова Люся Крутикова… Мне надо ее прочесть! Вдруг буду не дюж приехать на съезд, хотя и бодрюсь. От межпозвонковой грыжи спасаюсь пока кремом «Софис» – он мне помогает.

Будь прежним, пока.

Белов. 9 февраля из Вологды.