Столешников переулок

– Я не на улице орал, а в кабинете высказался. В областном отделении КГБ. Глупая история получилась. Я стоял дневальным по учебному корпусу. Была самоподготовка. Кое-кто из курсантов сорвался с нее. Одни пивка дернуть (у нас рядом пивнушка была), другие бомбочки пошвырять в соседнем дворе. Мы перед этим на стрельбище ездили, набрали там гильз автоматных. Все курсанты и превратились в пиротехников, в ближайших магазинах спичек в продаже не стало. Начиняешь гильзу серой со спичек, заклепываешь, возле капсуля делаешь маленькое отверствие, к которому привязываешь целую спичку. Чиркнул гильзу спичкой о коробок, швырнул – грохот, словно граната рванула. Было это незадолго до перестройки, во времена второго исхода. Кто-то из жильцов соседнего двора позвонил в КГБ и заявил. что их терроризируют по национальному вопросу. Они ведь избранная нация, все должны им завидовать и поэтому преследовать, а как только евреи убеждаются, что никому и даром не нужны, начинают провоцировать, чтобы избавиться от возникшего комплекса неполноценности. Самое смешное, что один из «террористов» на вопрос «Национальность?» отвечал «Да». В два часа ночи меня разбудили. Дежурный офицер повел меня в свою комнату отдыха. Чувствовалась в нем робость, как у провинившегося холуя. В комнате сидел тип в штатском с повадками человека, который привык, что даже милиция его боится. Предложил он мне сдать своих однокурсников. Я и сказал ему кое-что о нем лично. Тип обиделся и пригласил на следующий день на допрос в областное отделение. Что меня сразу поразило там – не через главный вход впускают, а через боковую, неприметную дверь: даже за людей не считают, так, прислуга. Приемная – маленькая круглая комната без мебели, с двумя закрытыми дверьми без ручек и с закрытым опускающейся, деревянной заслонкой окном, напоминающим училищное в столовой, куда бачковые сдавали грязную посуду. На стенах ни единой надписи: ни официальных, ни наскальной живописи. Там ожидали две женщины. Одна из типа безликих женщин-уборщиц, другая броско красивая, скорее всего, валютная проститутка. Окно открылось на мой стук, там сидела женщина, похожая на броско красивую посетительницу. Они еще обменялись заинтересованными взглядами, будто припоминали, не пересекались ли на панели. Она посмотрела мой курсантский билет, сказала ждать и закрыла окно. Топтался я там с полчаса. Обеих женщин вызвали в левую дверь, при мне они не выходили, а потом меня пригласили в правую. Через тамбур вела она в большой кабинет. Мебель была новая импортная. Длинный стол буквой Т и много стульев, несколько у стены стояли, будто запасные, на случай слишком бурных дебатов. Допрашивал меня другой следователь, но такой же наглый бык. Я знал, что бить не будут – не милиция, – поэтому не боялся. Я понял по его вопросам, что не знает, зачем меня вызвали. Видимо, ночной забыл предупредить. Я и высказал, что думаю о его коллеге, о нем самом и обо всей их конторе. Минут через пятнадцать разъяренный бык ускакал в хлев, а вместо него приперлись двое других. Один, весь такой улыбчивый, сладкий, а другой маленький, худой и чрезмерно интеллигентный, как свежеиспеченный выпускник пединститута, который так и не произнес при мне ни слова. Мне все хотелось услышать, какой у него голос: с внешностью совпадает или с работой? Я понял, что им надо набрать на меня компры (не зря же вызвали!) и помог, рассказал еще и о том, что я думаю о развитом социализме. Сейчас это во всех газетах пишут. А тогда, часа через полтора задушевной беседы, кагэбэшник заявил, что я с гнильцой внутри. Хотел бы я его сейчас встретить и поинтересоваться, как у него самого насчет гнильцы, ведь на следующем педсовете меня отчислили из училища «за систематические нарушения дисциплины».

– Как все глупо, – тихо произнесла Инга. Имела ли она в виду прошлое или настоящее – не поймешь.

– Не надо было туда ходить, – вмешался сосед. – Как в армии, сказал: «Есть! Так точно!» и пошел по своим делам. – Он встал и направился к дальнему выходу. Задница мужчины была в побелке. Осторожно выглянув из-за угла, он поднялся наверх и крикнул оттуда: – Выходите, здесь спокойно!

Инга встала и, выгнув спину и вывернув голову, принялась отряхивать побелку с джинсов на ягодицах.

– Давай я.

– Сама, – отказалась она.

Наверху по-прежнему светило солнце, омоновцы с самодовольными рожами стояли у теплохода, Белый дом горел все так же неправдоподобно и лишь вертолет, круживший над ним, создавал хоть какую-то напряженность. Все вышедшие из перехода, не договариваясь, торопливо зашагали подальше от омоновцев, по переулку, перпендикулярному набережной, мимо Центра международной торговли – высокого здания, фасад которого была из черных стеклянных прямоугольников, отражающих солнечные лучи. Выше середины здания и ближе к правой стороне стены три прямоугольника были разбиты: два рядом и одно наискось этажом выше, как бы изображая ход конем. В кабинетах стояла мебель, но людей не было. Создавалось впечатление, что люди выпали, не заметив, что окон нет.

– Возьми меня за руку, – попросила Инга.