Страна утраченной эмпатии. Как советское прошлое влияет на российское настоящее

В принципе, правдорубство – стандартный путь для публичного политика на Западе: публика любит разоблачения и склонна поддерживать смельчаков, которые идут ради них на риск. Мы знаем, что в США и европейских странах правдорубы, если им удается выжить, могут даже не домогаться каких-то публичных должностей на выборах: им бывает вполне достаточно приобретаемого общественного статуса. Имена известных журналистов-разоблачителей на слуху, им дают Пулитцеровские премии^[43], приглашают выступать с лекциями по стране, их окружают почет и уважение. Достаточно вспомнить хотя бы легендарные имена журналистов, «раскрутивших» Уотергейтский скандал^[44].

В российской же провинции, как мы уже привыкли, все не так. Общее брезгливое отношение к «искателям правды» в виде стукачей и сутяг распространяется, если присмотреться внимательно, и на правдорубов. К ним, какую бы жуткую и актуальную правду они ни открывали, относятся все же как к фрикам, своего рода шоуменам, чьи номера, однако, быстро приедаются.

Показательно отношение, к примеру, к такому правдорубу, как майор Дымовский из знойного города Новороссийск. Прославился он благодаря тому, что одним из первых додумался применить жанр «публичного видеодоноса» Путину. На видео майор вживую рассказывал тогдашнему премьер-министру о безобразиях, творящихся в ГУВД Новороссийска. Видео какое-то время было популярным, однако интерес к Дымовскому, как и к появившимся у него бесчисленным видеопоследователям, быстро сошел на нет.

Как ни странно, но и на выборах у правдорубов в России почти нет шансов. Скорее даже наоборот: чаще всего опытные политтехнологи советуют своим кандидатам, если у них вдруг имеется какой-то убойный компромат на своих соперников, ни в коем случае не озвучивать его лично – потому что это только отпугнет избирателей.

Для озвучки компромата приходится даже нанимать некоего второго, специального «технического» кандидата, чья функция только одна – «мочить» соперников, говоря про них ПРАВДУ.

Основному кандидату при этом максимум позволяется сдержанно прокомментировать обвинения «технического второго» фразами вроде «да, я слышал об этом, если это так, с этим непременно должны разобраться соответствующие органы». Но не больше!

Почему так? Почему российский обыватель, он же российский избиратель, до такой степени не приемлет правдорубов?

Главная причина – все та же: российский обыватель не желает иметь никаких общих дел с начальством, и в частности вникать в вопросы управления. Большинство россиян совершенно искренне считают, что вообще все, происходящее в стране за пределами их семейного круга, в лучшем случае – круга непосредственных знакомых, – их вообще не касается. На то есть «компетентные органы». В чем они компетентны и компетентны ли вообще – это, опять же, обывателя не волнует. Желание лезть не в свое дело полностью отбито предыдущими историческими периодами, в особенности последним столетием.

Правдоруб же, в глазах большей части населения, – едва ли не самый неприятный тип правдоискателя. Доносчик хотя бы пишет и шлет свои доносы тихо. Сутяга скандалит в заплеванном загоне судебного заседания, куда тоже мало кто ходит. А вот правдоруб обращается к обывателю напрямую, явно требуя не только внимания к себе, но и ожидая каких-то действий в свою поддержку.

А российский обыватель не верит ни в какие действия за пределами собственного «ближнего круга». И слушать правду от кого бы то ни было ему совершенно не хочется. Беда в том, что он ее и сам прекрасно знает. Но уверен, что сделать все равно ничего нельзя. Народ и холокост

Название этой главы определенно вызовет протест у значительной части читателей. «Какой еще холокост?! Это ж про евреев! Это не мы, это фашисты! Мы-то тут при чем??» – и еще что-то в этом духе. На что я сразу возражу, что холокост – слово вообще-то греческое, а не еврейское, монополии на него ни у одного народа нет. А в нашей стране свой холокост, безусловно, был – это тридцатые-сороковые годы прошлого столетия, а если взять шире – то и вообще весь период с 1917 по 1953 год. Вот об этом холокосте, точнее, об отношении к нему современного российского обывателя мы и поговорим.

Собственно, уже само это возмущение вопросом весьма показательно. Российский обыватель определенно перекормлен чувством вины. Любые попытки упоминаний о «жертвах террора», ГУЛАГе, «сталинских преступлениях», «голодоморе» и – заодно – о том же холокосте он встречает в штыки. А модное во второй половине 80-х слово «покаяние» вообще стало для него нынче чем-то вроде красной тряпки для быка. Почему так?

Это явление, которое можно назвать чем-то вроде «внутреннего отрицания холокоста», для меня стало особенно отчетливо заметным в ту пору, когда я работал в «Колымском крае» – так местные жители называют Магаданскую область. Уж где-где, а там, казалось бы, в буквальном смысле каждый камень напоминает о гулаговском прошлом! Собственно, для местных жителей та память – обыденность.