Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам

Хотя в арабском и мусульманском мире трагедия также не осталась без внимания, она не привела к таким политическим проблемам, какие возникли на Западе. Более того, трагедия высветила, по крайней мере, одно чрезвычайное различие не только между реакцией Европы и Ближнего Востока, но и между отношением к предоставлению убежища в Европе и на Ближнем Востоке. Хотя Ливан, Иордания и Турция приняли огромное количество беженцев от войн в соседних Сирии и Ираке и получили за это значительную финансовую поддержку от международного сообщества, отношение всего Ближнего Востока к подобным гуманитарным кризисам, не говоря уже о многочисленных дополнительных гуманитарных и экономических кризисах в Африке и на Дальнем Востоке, было совершенно противоположным отношению европейских правительств и СМИ. Если европейские страны приняли утопление трехлетнего ребенка на свою совесть, то арабский мир, откуда был родом мальчик, и мусульманская «умма» в целом остались поразительно невозмутимыми.

Например, шесть стран Персидского залива — Кувейт, Бахрейн, Катар, Объединенные Арабские Эмираты, Саудовская Аравия и Оман — к 2016 году предоставили убежище в общей сложности нулю сирийских беженцев. Их отношение к беженцам из Эритреи, Нигерии, Бангладеш и Пакистана не было даже таким щедрым. Всего за несколько месяцев до гибели Айлана Курди один кувейтский чиновник, Фахад аль-Шалами, объяснил в интервью телеканалу France 24, почему страны Персидского залива отказывают в убежище даже сирийским беженцам: «Кувейт и страны Персидского залива — дорогие и не подходят для беженцев», — объяснил он. Они подходят для рабочих. Транспорт стоит дорого. Стоимость жизни в Кувейте высока, в то время как стоимость жизни в Ливане или Турции, возможно, дешевле. Поэтому беженцам гораздо проще платить [за проживание]. В конце концов, вы не можете принять других людей, которые приехали из другой атмосферы, из другого места. Это люди, которые страдают от психологических проблем, от травм. Вы не можете просто поместить их в общества стран Персидского залива, объяснил он.[154]

Такое отношение неудивительно. Аль-Шалами просто пытался защитить свое общество от проблем, которые, по его мнению, оно унаследует, если в него въедет большое количество беженцев. Странно то, что по умолчанию Европа соглашается с тем, что страны Персидского залива и другие общества хрупки, в то время как Европа бесконечно податлива. Никто в Европе не обвиняет Турцию или Оман в смерти Айлана Курди. И хотя испанский премьер-министр Мариано Рахой заявил по поводу очередного затонувшего в Средиземном море судна с мигрантами, что Европа рискует «подорвать свой авторитет, если мы не сможем предотвратить эти трагические ситуации», мало кто утверждал, что на карту поставлен авторитет арабских или африканских стран. Действительно, только в сирийской части кризиса беженцев практически никто не обвинял страны, фактически вовлеченные в гражданскую войну, включая Иран, Саудовскую Аравию, Катар и Россию, в человеческих жертвах этого конфликта. Не было ни одного широкого европейского призыва к Ирану принять беженцев из этого конфликта, равно как и не было никакого давления, чтобы заставить Катар принять свою справедливую долю беженцев.

В основе такого провала лежит множество политических и стратегических предпосылок. Но есть и моральное самопоглощение, которое перекрывает все. И это моральное самопоглощение началось не с кризиса беженцев. Скорее, это одна из основополагающих тем всей современной Европы — уникальное, неизменное и, возможно, в конце концов фатальное чувство вины и одержимость ею.

В апреле 2015 года, после того как в Средиземном море затонуло очередное судно с мигрантами, шведский евродепутат Сесилия Вилькстрем активизировала свою кампанию за предоставление мигрантам «законных и безопасных» путей в Европу. По ее словам, если этого не сделать, то будущие поколения сравнят это с Холокостом. «Я думаю, что мои дети и внуки будут спрашивать, почему не было сделано больше, чтобы помочь людям, бегущим от Изиды, насилия в Эритрее или где бы то ни было, когда мы знали, что люди умирают тысячами. Люди зададут тот же вопрос, что и после войны: „Если вы знали, почему ничего не сделали?“ В Швеции мы позволили использовать наши железные дороги для перевозки евреев в нацистские лагеря смерти. Сегодня в мире больше беженцев, чем во время и после Второй мировой войны. Мир сейчас в огне, и мы должны с этим справиться».[155]