Странники войны

– А теперь вы будете отвечать на все мои вопросы. Итак, нам нужен лейтенант Конченцо, который еще недавно служил на крейсере «Италия». Его сообщника, унтер-офицера с этого же крейсера, уже арестовали. Оба они продолжали работать на диверсионную службу СД.

«Занимавшуюся похищением Муссолини, – про себя проговорил Пореччи. И даже не заметил, что при этом выразительно шевелил губами. Только сейчас он понял, в какую историю влип. Коль уж до него добрались в связи с похищением Муссолини… – Такой акции в пользу противника не простила бы ни одна служба безопасности мира. Почему же итальянская должна быть исключением?»

– Вы правы, капитан, – не стал таиться Фоджа. – Такие подлецы, как Конченцо, помогли Скорцени похитить дуче, а следовательно, поставить Италию на грань гражданской войны. Не скажу, чтобы я был явным врагом Муссолини – служил ему, как и вы, и тысячи других. Но времена меняются. Они меняются, наши проклятые «времена» – вот в чем беда! И дуче давно пора было понять, что последние реплики из его роли на сцене Италии сказаны, а значит, пора за занавес.

– Но дуче не способен понять этого.

– В том-то и дело. Из-за его упрямства в Италии действительно вот-вот разразится настоящая гражданская… После всех тех потрясений, которые наша Апенниния уже пережила и которые переживает сейчас, имея перед собой с одной стороны вчерашних врагов – англо-американцев, с другой – нынешних, германцев и красных партизан… Стоит ли дальше что-либо объяснять?

Пока он говорил, Сильвио перевел взгляд на дверь бара и увидел парня с лицом бульдога, но с прекрасной выправкой офицера-гвардейца.

– Почему вы не задержали меня еще в порту?

– Мы и не собирались задерживать вас, – несколько раздраженно объяснил Фоджа.

– Тогда сформулируем так: зачем вам понадобилось предпринимать это путешествие на остров?

– Потому что стремимся встретиться с тем же человеком, с которым желаете встретиться вы – морским лейтенантом по кличке Буцефал[63], да простят меня духи великого полководца.

– Так вы решили искать его на Санта-Маддалене? Странно. И при чем здесь я?

Майор взялся было за бутылку, чтобы вновь наполнить кружки вином, но, выслушав сомнения капитана, оставил ее в покое и, сжав кулаки, несколько раз нервно ударил ими по столу. Этот жест – симптом крайнего нервного напряжения – сказал Пореччи куда больше, нежели все заверения Фоджа и его липовое удостоверение.

– Если вы начнете вилять, капитан, вам обойдется это значительно дороже стоимости того вина, которым мы вас угощаем за счет службы безопасности.

31

Их все уводили и уводили. Обреченно-молчаливых и презрительно-спокойных; истерично цепляющихся за жизнь и проклинающих людей за то, что они стали палачами, а жизнь – что она, увы, всякая завершается смертью…

Не трогали только двойника фюрера да старого однорукого солдата, который по-прежнему стоял перед ним на коленях и с каждой новой партией уводимых все больше убеждался, что не трогают его только потому, что преклонил колени перед фюрером. И до тех пор, пока он будет стоять вот так, сложив руки на груди, не тронут.

– Я всегда был предан вам, фюрер! – истошно объяснялся в предмогильной верности какой-то двадцатилетний паренек, которого уводили в последней группе. – Меня убивают несправедливо! Хайль Гитлер! Я умираю с верой в Великую Германию!

«Неужели, идя на смерть, люди способны выкрикивать всю эту чушь?! – искренне удивился Гольвег, стараясь не отрывать взгляда от прощально-покаянной сцены, все еще разыгрывавшейся у полуразрушенной стены. – Вместо того, чтобы так унижаться, лучше бы попробовал бежать. Через пролом. Руки-то не связаны. Кстати, почему?»

– Слушай, ты, солдат трех мировых войн, поднимись с колен, – обратился он к безрукому. – Этот «фюрер» тебя не спасет. Не тому молишься.

– Но он должен понять меня, – ответил тот, едва приподнимая оброненную на грудь голову. – Я ни в чем не виновен.

– Нужно было убеждать в этом тех, кто тебя приговаривал.

– Те, кто приговаривал, готовы были казнить меня еще до объявления приговора.

– Тоже верно, – бесстрастно согласился гауптштурмфюрер, все еще чувствовавший себя случайным очевидцем этой драмы. Скорцени приказал найти способ воздействовать на Имперскую Тень. И сам подсказал, каким приблизительно образом. Ну а найти «расстрельных статистов» особой трудности не составляло. Всех этих людей должны были казнить еще вчера. На лагерном кладбище. Приказав перенести казнь в эту хорошо известную ему местность, где раньше расстреливали изловленных дезертиров, он подарил им лишний день жизни. Пусть даже не самой сладкой.

– Но этот человек – не судья. И не прокурор. Не говоря уже о том, что никакой он не фюрер.

– Это неправда! – взмолился однорукий, глядя на «Гитлера». – Скажите им, что это ложь. Я понимаю: вас схватили враги, и теперь казнят вместе с нами. Но вы умираете достойно, как подобает истинному фюреру Германии.

– Эй ты, ублюдок, объясни ему, что ты не фюрер! – положил руку на кобуру Гольвег.

– Да.

– Что значит «да»? Объясни ему по-человечески. А заодно и этим воинам СС.