Странники войны

– Уже согласен, дьявол меня расстреляй.

– И вообще, почему вы делаете вид, что канал, который Черчилль и американцы использовали, сотворяя бунт против фюрера, нужен только мне, а не вам? Независимо от того, как мы станем оправдывать друг перед другом его поиски – то ли желанием искоренить притаившихся врагов, то ли стремлением докопаться до истины, которая поможет нам больше, чем способен помочь Господь, да простят меня его апостолы.

– Значит, Гизевиус… – задумчиво повторил Скорцени, демонстративно уходя от ответа на слишком уж некорректный вопрос.

– Довольно легко запоминается.

– Вы уверены, что в тот день он действительно находился на Бендлерштрассе?

– Господи, да вы не могли не знать об этом.

– Я хватал их там десятками. Мне некогда было разбираться с гизевиусами и прочими.

– Понимаю, – помрачнел Розенберг. – Но он был там почти до вашего прибытия. Если бы вице-консул попался в руки следствия, Геббельсу на десять лет хватило бы пропагандистского пороха в его все более холостой пальбе по Лондону и Нью-Йорку.

– Что же вы молчали?

– Я и сейчас молчу. Но Фрайслер может подтвердить, что имя Гизевиуса упоминается чуть ли не во всех показаниях подсудимых и свидетелей. Хотя я уверен, что свидетелей в тот день на Бендлерштрассе не было – только подсудимые.

– Фрайслер очень бы даже растрогался, узнав о такой поддержке.

– Знает. Иное дело, что те, кто называет Гизевиуса, весьма смутно представляют себе, какую роль он играл в подготовке заговора. И что делал в тот день в штабе Фромма этот штатский. Хотите, помогу ознакомиться с судебными делами некоторых заговорщиков? А то у меня создается впечатление, что вы совершенно не интересуетесь ходом судебной части операции «Гроза»[61].

– Мне это ни к чему, – деликатно огрызнулся Скорцени. – Я диверсант, а не офицер тайной полиции. А что касается документов, то в любом случае имею право знакомиться с ними. Было бы время и желание.

– Так изыщите же их – время и желание!

– Вижу, этот Гизевиус всерьез въелся вам в печенки.

Но Розенберг понял, что это всего лишь словесная вуаль, которой обер-диверсант желал прикрыться, маскируя все разгоравшееся любопытство.

– Опять философские споры о бренности мира сего?! – неожиданно направился к ним Мюллер, беспардонно предав «старого солдата» всепоглощающему пламени хохота. – Широкоскулое, по-крестьянски загорелое лицо его, с красноватыми шелушащимися щеками и утолщенным прыщеватым носом, хитровато заострилось, словно морда у гончей, внезапно почуявшей добычу. Он надвигался на Скорцени и Розенберга, широко расставив локти, как вышибала, решивший окончательно распрощаться с расшалившимися посетителями.

– Мы непримиримые полемисты, – признал Розенберг. – Как оказалось, мои теории совершенно не волнуют диверсионную душу Скорцени.

– Вы ведь должны знать, что никого ваши философские воззрения не интересуют так, как гестапо, – грубовато пошутил Мюллер. Но ведь рейхсминистр сам напросился. – Порой у меня создается впечатление, что, кроме гестапо, они вообще никого не интересуют. – Заложив руки за спину, обергруппенфюрер с садистской ухмылкой выдержал аристократически-поверженный взгляд бывшего архитектора, как выдерживают, не предаваясь гневу, брошенную прямо в лицо перчатку.

– У вас… сугубо профессиональные шутки, – попытался улыбнуться Розенберг, но это была ободряющая улыбка покойника.

– Не огорчайтесь, вскоре они вообще никого не станут волновать, дорогой рейхсминистр. Попомните мое слово. Разве что английских газетных чистоплюйчиков, уже сейчас требующих запрета на все расовые, нацистские и прочие теории. Не в курсе? – совершенно серьезно поинтересовался обергруппенфюрер.

И Скорцени заметил, как, сорвав с лица «русского немца» самодовольную маску, гестаповец заставил его побледнеть. Во время этой перепалки Отто иногда казалось, что Мюллер попросту забыл, кто перед ним, и вел себя как шеф гестапо с чиновным подследственным.

– Что-то вы давно не заглядывали ко мне, – обратился тем временем Мюллер к Скорцени, не позволяя Розенбергу ни возразить, ни прийти в себя, не «потеряв» при этом лица. – Еще недавно вас интересовал этот маньчжур, из посольства Маньчжоу-Го, который шпионил за вашими людьми.

– Присматривался. Но я помню, сколь щедро вы помогли нам. Кстати, он немало знал об одном белогвардейском ротмистре-диверсанте.

Мюллер хотел что-то сказать, но царивший в зале полушепотный говор внезапно умолк, и неожиданно все оглянулись на дверь.

– Штурмбаннфюрер Отто Скорцени! – объявил Шауб хорошо поставленным голосом дворецкого. И, выдержав надлежащую паузу, продолжил: – Фюрер ждет вас!

– Попробуйте после этого утверждать, что я был не прав, – успел тронуть его за рукав Розенберг, которому явно не хотелось оставаться в компании с «гестаповским Мюллером».

29