Странники войны

– Это правда, солдат, – вполголоса обратился Зомбарт к однорукому. – Это правда.

– Что… правда? – едва слышно спросил тот.

– Перед тобой – фюрер. Поднимись с колен, хотя перед тобой действительно фюрер.

В группе охранников вновь произошло замешательство. Гольвег скользнул по ней взглядом и встревоженно вынул пистолет. Однако эсэсовцев это не успокоило. Наоборот, все шестеро остававшихся возле обреченных инстинктивно рассредоточились и, как бы невзначай, направили автоматы в его сторону. Всем им было хорошо известно, что лишь недавно в Берлине подавлен путч генералов, в котором, поговаривают, были замешаны и очень высокопоставленные чины СС. Правда, их пока не трогают. Но что эти чины если и не принимали непосредственного участия в заговоре, то, по крайней мере, знали о том, что нечто подобное готовится – в этом они не сомневались. «Догадывались, но безучастно выжидали…» Вот цена их преданности и цена предательства.

– Что ты там лопочешь? – окрысился гауптштурмфюрер, поглядывая на вырывавшийся из-за леса отрезок шоссе. По сценарию, заранее оговоренному со Скорцени, первый диверсант рейха уже давно должен был «в последнее мгновение» появиться, чтобы спасти фюрера, вытянув его буквально из могилы. Но могила – вот она, в тридцати шагах. И затягивать спектакль опасно: публика, судя по всему, слишком «расчувствовалась».

– Ты прав, солдат, – укреплялся в вере в собственные слова Зомбарт. – Перед тобой фюрер, которому ты преданно служил и которому остался верен до конца. Ты погибаешь во славу Германии.

– Поднимите этого мерзавца с колен. И уведите их обоих. – Двое эсэсовцев, к которым Гольвег обратился, неуверенно приблизились к однорукому и поставили его на ноги. При этом они осторожно обошли с двух сторон «фюрера», косясь на него, как на священного идола.

– Этот сумасшедший, – указал гауптштурмфюрер на Зомбарта, – арестован именно потому, что лишь недавно бежал из психиатрической лечебницы. Вернувшись домой, он отыскал припрятанную там одежду, очень напоминающую мундир нашего фюрера. Внешность его, как видите, вполне подходящая для того, чтобы он мог не только возомнить себя вождем рейха, но и сеять смуту среди германцев.

– Это неправда! – закричал однорукий, уже приближаясь к могиле. – Он – фюрер. Я свидетельствую перед вами, господа солдаты, и перед Богом! На ваших глазах убивают фюрера!

Гольвег сам ухватил Зомбарта за ворот и подтолкнул в сторону рва. Имперскую Тень поставили рядом с одноруким, и гауптштурмфюрер приказал им обоим повернуться лицом ко рву, а затем опуститься на колени. Обреченные безропотно повиновались. Гольвег не спеша приблизился к старому солдату, выждал несколько секунд, словно бы давал возможность произнести последние слова молитвы, и выстрелил в затылок. Ему жалковато было убивать этого ветерана. К тому же он явно поспешил – следовало немного потянуть время, которое очень трудно будет тянуть при «расстреле» Имперской Тени, дожидаясь появления Скорцени. Однако уже ничего нельзя было изменить.

– Не убивайте меня, гауптштурмфюрер, – взмолился Великий Зомби. – Это ведь зависит от вас. Не убивайте меня! Я понял свою вину. Но ведь можно попробовать еще раз. Вот увидите, я смогу. Вы почувствовали это, когда несчастный стоял передо мной на коленях.

32

– Так что случилось с этим… штандартенфюрером?.. Простите, не запомнил…

– Вильгельмом Овербеком?

– По всей вероятности, фюрер упоминал именно это имя, – согласился Скорцени.

Барон фон Риттер и Скорцени только что оставили «масонское пристанище» – как мысленно окрестил про себя тайную комнатку «первый диверсант рейха» – и вошли в Ритуальный зал. Дверь, ведущая в Святилище СС, уже была закрыта и старательно замаскирована. У нее стояли двое дюжих эсэсовцев с желтыми безликими лицами. Они смотрели на офицеров, не шелохнувшись, и очень напоминали мумии, охраняющие вход в гробницу фараона.

– Штандартенфюрер сошел с ума.

– Официальная версия?

– Нет, сошел. В обычном смысле этого слова.

– Личная трагедия? Погибла семья? Сын?

– Овербек оставил после себя красивую жену и не менее красивую дочь. Он не выдержал испытание подземельем. – Что бы ни произносил барон, он произносил это каким-то особым, вызывающим тоном, словно бы пытался доказать собеседнику, что так, как думает он, обязан думать весь остальной мир. В самом голосе его – резком, безапелляционном – чувствовалось некое неоспоримое самоутверждение, которое для самого барона было куда весомее и ценнее собственной жизни. – Ума не приложу, как человек со столь неуравновешенной психикой мог оказаться комендантом подземного рейха.

– Вы называете его именно так, подземным рейхом?

– Так называл его штандартенфюрер, в чьем подчинении я имел неприятную обязанность служить, – по-индюшиному потряс отвисшим подбородком фон Риттер. Ноздри негроидно-широкого носа его раздувались при этом, подобно воздушным шарам.