Странный рыцарь Священной книги

В церкви поставил я свечку за чудесное мое спасение — ведь ромей мог обрушить первый и единственный удар свой на меня. Зажег я свечу и за упокой души моего павшего спутника. По примеру покойного ромея я повесил нанизь золотых монет и самоцветов на грудь. Поначалу они холодили кожу, затем согрелись, как свернувшийся у моего сердца клубок змей.

Отчего не сел я на один из тех кораблей, что увозили рыцарей из Константинополя? Симон де Монфор бежал еще в Заре. Я остался, чтобы искушать Провидение. И куманы, стащившие меня с седла у Адрианополя, расплели клубок желтых и красных змей из золота и рубинов, спрятанных у меня на груди. Как знать, быть может это и спасло мне жизнь — они подумали, что возьмут за меня богатый выкуп. В Тырнове рассказывали о богатстве, найденном у меня за пазухой. Кое-кто из плененных, а затем освобожденных рыцарей по возвращении во Францию, должно быть, рассказал обо мне. Святая церковь, все слышащая и все помнящая, мгновенно поняла, что я вор, ибо всем было известно, много ли медных монет за душой у Анри де Вентадорна.

Когда я возвратился во Францию, мне часто снилось, что на моей груди сплетаются в клубок желтые и красные змеи. Я даже ощущал странную ласку согревшегося металла и камня. Однако не довелось мне разбогатеть. Да, я был алчен, но не мог схватить какого-нибудь несчастного иудея (их в Провансе было пруд пруди — умных, богатых, лишенных защиты церкви, вампиров, алчущих детской крови, колдунов и слуг Каббалы, соглядатаев сарацинов) — да, не мог я схватить его и подвесить вниз головой над слабым огнем, а затем сжечь живьем, чтобы разгрести пепел и отыскать золото, которое он проглотил. Потому был я алчен, что мерилом всему вокруг меня служило золото — и крови, и чести, и веры. Без золота не будет у тебя ни доброго коня, ни крепкого вина, ни ласковой женщины. Казалось мне, что рыцари возглашают не «Во славу Господню!» или «За святого Дени!», а «Золота!», «Земли!»

Был ли я алчен? Это рядом-то с тем бретонским бароном, собственником гибельной для мореходов скалы, где он в бурю зажигал костры? Тем самым, что грабил тонущие суда и указывал на скалу, говоря: «Вот бриллиант, какого не имеет ни одна корона?»

В Рим я попал оттого, что после убийства Робера де Ронсуа не мог вынести восхвалений, которыми осыпа́ли меня крестоносцы. Симон де Ноффль, сосед Симона де Монфора, заплатил мне, чтобы я сопровождал его в Рим, где, как он надеялся, папа на Латеранском соборе признает его права на владение какими-то замками Раймунда Тулузского. Меж тем епископ Фолкон призывал рыцарей Христова воинства двинуться на замок Крус в Валенсии, собственность Адемара де Пуатье, графа Валентинуа. Честно призна́юсь, Симон де Ноффль заплатил мне щедрее.

НОЧЬ НАКАНУНЕ ТРЕТЬЕГО ДНЯ

Мне не спалось. Поднялся среди ночи и сел за свои воспоминания. Следует написать о моей встрече с Бояном и оставить ее позади, забыть о ней, двинуться дальше. Господи, спустя тридцать лет я все еще не способен решить, была ли эта встреча проклятьем или благодатью, наваждение ли она или я сам нашел в ней то, чего нет и в помине.

Слышатся тихие, затаенные женские всхлипывания. Женщины словно плачут во сне — или же не спят, как и я?

Да, вот уже тридцать лет повторяю я каждое слово, вспоминаю, как дрогнули тогда его губы. И никак не могу разгадать тот, прощальный взгляд Бояна.

Мы стояли под стенами Лаверора, укрепленного селения на холме в венце крепостных стен. За ними укрылись еретики, вокруг раскинулся стан осаждающих. Симона де Монфора с нами не было — он только что возвратился из Франции в покоренную им страну и с гневом и возмущением узнал о восстании своих подданных — так называл он провансальцев. Симон привел с собой множество знатных рыцарей и десятки баронов, однако пешего войска у него не было. В Ниме, что в пяти часах езды от Бокера, он собрал свои отряды, принял Святое причастие и выступил походом на Раймунда. С ним были двое его братьев.

Мы с Доминиканцем стояли под Лаверором, ибо оттуда должен был выйти трубадур Пэйр де Муасак, чтобы направиться в Тырнов — за Священной книгой. В пятистах шагах от крепости, куда не долетали стрелы арбалетов, земля разверзлась, являя взорам огненные свои недра. По приказанию Доминиканца была вырыта огромная яма — в двадцать шагов глубиной. В ней разложили костер. Жаркое мощное пламя сперва отогнало крестоносцев от края ямы, но затем костер прогорел и утих. Яма наполнилась раскаленными углями, уподобившись сосуду с жидким огнем. Угли были ниже засыпанной полоски земли, но время от времени язычки пламени вздымались вновь, словно пытаясь перелиться через край. Яркие расплавленные головешки лежали, будто на решетке, а огненное дыхание исходило откуда-то из-под земли. Уж не достигла ли яма, как жерло вулкана, самого сердца земли? Там-то, наверно, и находится преисподняя.