Странный рыцарь Священной книги

Ночью мне не спалось. Когда принял я поручение папы, думал, что он избрал меня еще и потому, что я убивал и был готов убивать и впредь. Да, я был воином и убийцей. Знал, что, вероятно, потребуется убить тех, у кого в руках будет Священная книга, или же, кто охраняет ее. Но при виде улыбчивого светловолосого великана с лютней… Верно говорили закоренелые головорезы — если хочешь кого-то прикончить, лучше всего не заговаривать с ним, а молча нанести смертельный удар. Узнав человека, трудно поднять на него руку.

На другое утро мы двинулись в путь вместе. Потом я поотстал и свернул в сторону от дороги. За нами, естественно, следили — трое негодяев в кольчугах под плотно запахнутыми плащами. Я мог убить всех троих, но только пожал плечами и поскакал вдогонку Пэйру. Кто я был такой, чтобы Доминиканец доверял мне?

2

Пэйр вез с собой три клетки с голубями.

В дни того путешествия я возненавидел этих птиц. В башне Тырновской крепости, куда заточили меня, голуби садились на оконный карниз. Битва при Адрианополе произошла в апреле, а заточили меня — и еще семерых плененных рыцарей — в мае. Голуби ворковали так сладостно и печально, с такой нежностью ласкали клювами крылья голубок, что никто из нас, загрубевших людей, пикнуть не смел, из боязни спугнуть птиц. Позже мы стали выделять им крохи от скудного нашего пайка. И тогда увидели, что голуби жадны и жестоки. Почти как люди. Голубиные графы и бароны отгоняли голубиных париев с такой злобой, что крошки разлетались, оставляя голодными и самих насильников. Помимо всего прочего стражники громко возмущались, что мы сыплем хлебные крошки им на головы. Моя любовь к воркованью и голубям вовсе испарилась, когда у меня на глазах ворон изнасиловал голубку. Она отдалась ему, присела и, распахнув крылышки, оперлась ими о камень. А этот черный дьявол остервенело клевал ее шейку.

Однако голуби Пэйра мало-помалу возвратили себе мою любовь. Я, конечно, сразу понял, что голуби эти — почтовые. Они переносили сообщения в мешочках на шее или обернутыми вокруг лапок. Пэйр, не таясь от меня, отправлял голубей, а затем в какой-нибудь деревне обзаводился новыми.

Небо от Черного и Эгейского и до самых северных морей было расчерчено невидимой сетью дорог, освоенных голубями еретиков. Я вспомнил, что при осаде очередного замка рыцари напускали охотничьих соколов на голубей из осажденной крепости.

Если голубь изгадит вывешенное для просушки белье, склюет оставленный на столе хлеб и чуть свет разбудит вас своим воркованьем, не кляните его и не гоните. Подымите голову к небу, где восседает Отец наш небесный, и проследите за вольным полетом птиц его. Как знать, быть может, одна из них несет благую весть.

3

Мы погрузились на корабль в Марсилии и достигли Константинополя. Наши крестоносцы с помощью венецианцев разграбили, обглодали город, но не одолели стен его, — в отличие от стен сказочных замков — и посему остались там величественные дворцы и мраморные монументы.

Мы с Пэйром направились дальше, в Тырнов. И у пограничного рва я встретил Меркита.

Ошибиться я не мог — он стоял на холме в стороне от дороги, будто сросшийся со своим конем, появившись как видение из дальних степей. Когда он приблизился, я увидел, как не похоже лицо его на наши лица — кроваво-черное, с ободранной кожей, чтобы борода не росла и не мешала забралу шлема; глаза-щелки словно сплющивали желтые зрачки. То были глаза тигра. Вспомнилось мне, что когда он отпускал меня, ни слова не было сказано о том, вернусь ли я. Ведь я так и не заплатил выкупа.

Меркит прибыл как друг. Та же могущественная рука, что послала меня, прислала и его. У еретиков были голуби, а у людей папы, возможно, были ястребы… Меркит знал, для чего я послан. И рассудил, что проще всего ему встретиться со мной как давнему знакомцу времен моего плена.

Однако почувствовал я, что Пэйр насторожился. И он ни разу при Мерките не запел.

4

Колесо судьбы вдруг бешено завертелось — так неспешная и незлобивая река внезапно с бешенством перекатывает через стремнины, пенится в теснинах и низвергается водопадами.

Мы остановились в большом селении у перевала через Хемус — болгары называют эти горы Стара-Планиной. Меркит и я расположились на постоялом дворе, Пэйр — в одном из домов на краю селения. Я заметил в глубине двора, за пчельником, голубятню. Над ульями вились пчелы, над голубятней — голуби.

Проснулся я ранним утром, еще не встало солнце и роса еще не сверкала, а лежала тяжелыми каплями на листьях и траве, точно расплавленное олово. Выйдя из дому, я зашагал по поляне. От росы сапоги мои вмиг потемнели.

Подошел я к голубятне со стороны леса. Голуби только просыпались, пчелы еще спали.

Откуда-то, с серого неба, прилетел усталый голубь — он с трудом взмахивал крыльями, сел на деревянную решетку перед клетками и радостно заворковал. Я подошел ближе, потянулся к нему и поднял с решетки. Он прильнул к моей груди, было слышно, как колотится его сердечко. К лапке его был привязан тщательно свернутый пергамент.

Когда я погладил голубя, он клюнул мой палец. Голоден был.