Страшное

Лицо Валентины Павловны точно изнутри все осветилось, она отдала ему свои руки, обнаженные до плеч -- и он поцеловал их обе, сначала кисти, потом у локтей. Не выпуская ее рук, он смотрел ей в глаза своими ласково-хищными глазами и говорил с той особенной мягкостью и вкрадчивой ласковостью, с какой говорят с женщиной опытные, привычные донжуаны:

-- Я совсем погибаю, кгасавица!.. Вы свели меня с ума, пгелестное создание!..

Не дожидаясь приглашения, он присел к их столу и подозвав официанта, коротко приказал:

-- Шампанского!.. -- потом небрежно, вполоборота, обратился к барону: -- Вы газгешите?..

Барон резко, несдержанно ответил:

-- Нет! Это мой стол! Я здесь заказываю!..

-- Пгостите! -- сказал князь с той же небрежностью и повернулся к Валентине Павловне: -- Скажите же, богиня -- смехть или жизнь? На что я могу газсчитывать?..

Валентина Павловна смеялась, вся розовая, глядя на него повлажневшими, влюблёнными глазами. Она, как забывшийся игрок, ставила все на карту. Барон хотел, чтобы она поехала в Аквариум, он хотел, чтобы она встретилась с князем -- пусть же теперь он не пеняет на нее. Она не старалась даже скрыть свое влечение к князю; его глаза как будто гипнотизировали ее -- и она вся тянулась к нему. Вначале она еще поглядывала на барона -- с чувством удовлетворенной мести, точно желая насладиться его злобой и ревностью, но спустя немного времени она совсем забыла о нем. Занятая двойственной беседой с князем, -- беседой, в которой слова выражают одно -- внешнее, ненужное, а глаза, движения, улыбка говорят совсем другое -- интимное, тайное, глубоко значительное, -- она не заметила, что барон встал из-за стола и куда-то ушел, не видела Трузина, Бобы и Лели, скользя по их лицам безучастными глазами, точно за этим столом никого больше и не было, кроме нее и князя.

Барон долго не возвращался. Трузин тихонько шепнул

Валентине Павловне:

-- А ведь барон, кажется, уехал!..

Молодая женщина с недоумением посмотрела на него, точно сейчас только проснулась от какого-то приятного сна и поняла, что случилось что-то неприятное. Она даже слегка побледнела и нервно закусила губу.

-- Ужасно глупо! -- сказал она Трузину, сердясь. -- Как мне надоели эти вечные сцены!..

Однако, она тотчас же поднялась и заявила князю:

-- Я еду домой!..

-- Кгасавица, останьтесь! -- просил князь, целуя ей руки: -- Ну, еще хоть полчаса!..

Но Валентина Павловна стояла на своем; ее, видимо, обнял привычный страх перед бароном, у нее даже чуть дрожали губы, которые она кусала, чтобы скрыть эту дрожь.

Князь вызвался довезти ее в своем автомобиле. Она подумала немного, сжав брови -- и с злой, кривой усмешкой согласилась, точно решив отомстить барону за свой страх перед ним...

Леля поехала с Трузиным; за столом остался один Боба. Почти тотчас же после их отъезда к столу вернулся барон. Он удивленно осмотрел пустой стол и коротко спросил:

-- Где?

Боба съежился и испуганно ответил:

-- Уехали...

Барон вынул бумажник, но Боба предупредил его:

-- Уплачено за все.

У барона задергались губы.

-- Кто заплатил?

Боба смущенно развел руками, виновато лепеча:

-- У меня же нет ни копейки, ей-Богу... А Трузин -- скряга. Уплатить мог только князь...

Барон ударил ладонью по столу:

-- Как он смел?!.

Боба съежился, точно пытался совсем спрятаться под стол. Он хотел что-то сказать, но барон уже мчался к выходу среди столов, пугая публику своим черным, перекошенным лицом...

* * *

Трузин был угрюм, мрачен. Провожая Лелю, он всю дорогу по-стариковски брюзжал. Он был недоволен Валентиной Павловной, бароном, князем: не могут люди веселиться просто, без всяких историй, так и норовят отравить жизнь себе и другим!..

-- Как можно держать около себя женщину, которая тебя не любит!.. -- ворчал он, точно разговаривая сам с собой. -- Она, видите ли, должна принадлежать ему до тех пор, пока ему самому не заблагорассудится бросить ее!.. Кажется, восемь лет -- слишком достаточно для того, чтобы взять от женщины все, что она может дать -- ну, и отпусти ее с миром на все четыре стороны! Нравится ей князь -- и отдай ее князю! Какого там еще черта!..

-- А Жоржик? -- тихо отозвалась Леля.

-- Что Жоржик? -- рассердился Трузин. -- Разве его судьба изменится от того, что у Валентины Павловны будет не барон, а князь? Разве Жоржик существует для барона?.. У него таких Жоржиков -- десятки, и он даже не знает, где они и что с ними!..

Он вынул портсигар, закурил папиросу и продолжал, все более раздражаясь: