Страшные истории Сандайла

А потом поднимаю глаза, хотя и не могу сказать почему. В нескольких футах от меня в тени раскидистой акации стоит Джек и смотрит на меня. Смотрит, по-видимому, уже давно. А раз так, то видела, как я развлекалась с Мией. По ее лицу скользит тень от листвы и гамма чувств. В моей груди гулкими ударами отдается сердце. «Это я так, в шутку дурачилась, – хочется заорать мне. – Не смотри на меня так, я не сделала ничего плохого». Потом меня охватывает желание извиниться, подбежать и обнять ее, чтобы все исправить. Но я точно знаю, что не смогу. Поэтому лишь открываю рот, понимая, что нужные слова с моих губ все равно не слетят.

«Это совсем не значит, что она мне нравится! – посылаю я Джек мощный мысленный сигнал. – Она осталась такой же, какой ты описываешь ее с помощью яблок». Джек поворачивается и уходит. И ни одна живая душа не может сказать, услышала она, как я люблю ее, или нет.

Я смотрю на свои маленькие пластмассовые фиолетовые часы с картинкой Снупи на циферблате. Фэлкон подарил мне их на двенадцатый день рождения, в тот самый период, когда мне повсюду хотелось видеть перед собой мордочку этого мультяшного песика. На футболках, ланчбоксах и бейсболках. Я до сих пор ношу их каждый день, хотя тонкий пластиковый ремешок с силой врезается в руку, оставляя на коже красный след, как от наручников.

Маленькое окошко на краю циферблата, в котором сменяются дни недели, говорит, что сегодня вторник. Стрелки показывают без четверти девять. К этому времени нам надо быть на маминой могиле. Именно поэтому Джек меня и искала.

В горле жаром плещется гнев. Джек не пошла доить коров, верно? Если бы не это, я никогда бы не забыла пойти к маме. Никогда. Так нечестно, она сама во всем виновата. Вдали беснуется Двадцать Третья, высоко подпрыгивая и гавкая на птиц. Мия хлопает в ладоши и в восторге смотрит на нее.

Ночью Джек не тянет ко мне со своей кровати руку. Меня охватывает страх. Может случиться, что она никогда меня не простит. Я немного плачу. Я честно стараюсь не шуметь, но она не может меня не слышать, потому как слезы никогда не льются из моих глаз беззвучно. Но она лежит совершенно недвижно, как камень или труп, и поэтому, поплакав, я чувствую себя не лучше, а только хуже – в душе словно открывается рана, которой уже больше не затянуться.

Проснувшись на следующее утро, я обнаруживаю, что ощущение ужаса никуда не ушло. Ни минутного облегчения, ни крохотной доли секунды, когда кажется, что все хорошо. Я тут же вспоминаю, как подвела Джек и как она меня теперь ненавидит. Но в окно уже заглядывает рассвет, а день обещает быть солнечным и теплым. В голову приходит мысль: «Она не может ненавидеть меня вечно».

– Джек… Мои слова обращены к утренней заре. – Я сделаю все, что ты хочешь. Я засуну всю ее одежду в нору скунса. Я… Затолкаю ее в томограф. Это было ошибкой. Не злись на меня больше, пожалуйста.

Тишина.

– Джек?

До меня вдруг доходит, что это уже не тишина, а отсутствие. Я сажусь, чувствуя, как о ребра влажным куском мяса шлепается сердце.

В кровати Джек никого нет. Более того, она аккуратно застелена, и именно поэтому я тут же понимаю, что дела совсем плохи. Встав, она никогда ее не убирает, оставляя после себя ворох мятого белья. Поэтому ровненькие, заткнутые простыни и сложенное в ногах одеяло – это конец.

Я на негнущихся ногах встаю с кровати, подхожу к шкафу и вижу в ее половине единственно проволочные плечики. Обуви на полке нет. Ящички зияют пустотой. Ни джинсов, ни блузок, ни нижнего белья. А с тумбочки между кроватями исчезла розовая лампа в виде звезды. На подушке восседает кукла Роб. Джек меня бросила.

Я выглядываю на улицу, где набирает силу жара, сердце в груди все больше частит и окутывается влагой. Зной снаружи достигает такого накала, что за пару часов на коже могут выступить волдыри. В пустыне Джек ждут змеи, скорпионы, камнепады и койоты. Если она ночью сумела преодолеть значительное расстояние, сейчас ее уже нет в живых, и нам ее больше не найти. «Я убила ее, – приходит в голову мысль. – Я убила Джек».

Фэлкон с Павлом уехали пополнить припасы и возвратятся только через несколько часов. А раз так, то обратиться можно только к одному человеку. Беда лишь в том, что Джек, живая или мертвая, возненавидит меня за это еще больше. Воображение рисует, как ее призрак будет навещать меня по ночам наподобие тех собак, как она будет парить на стенах нашей комнаты, вечно бледная и злая. Но делать больше нечего.

Мия на кухне рубит потроха. Я пытаюсь что-то сказать, но у меня ничего не получается. Она кладет мне на плечо руку и не сводит с меня глаз, глядя в упор с расстояния всего в несколько дюймов.

– Что случилось?

В ее правилах сразу брать быка за рога.

– Джек ушла, – говорю я, – ее кровать стоит пустая. Она на меня страшно разозлилась, и… Думаю, убежала в пустыню. Может… может, поискать ее с собаками?

Но эту идею, почерпнутую из книги о Бингли-Холле, вряд ли можно назвать стоящей. Наших псов на это никто не натаскивает.

Лицо Мии превращается в неподвижную маску, она застывает, как статуя.