Страсть и бомба Лаврентия Берии

«Для проведения разведывательной и диверсионно-террористической деятельности в тылу противника переведено на нелегальное положение: по г. Москве — 28 оперработников; по Московской области —11 оперработников.

Оперработники осуществляют руководство над 86 резидентурами, охватывающими 269 человек агентурно-осведомительной сети.

Каждый оперработник имеет на связи 2–3 резидентов, которые в свою очередь имеют на связи по 2–4 агента или осведомителя.

Для самостоятельного действия созданы 22 резидентуры с охватом 73 человек агентурно-осведомительной сети.

Таким образом, всего на 3.XI.41 г. подготовлено агентурно-осведомительной сети для деятельности в тылу противника 676 человек, из них:

по г. Москве — 353 человека;

по Московской области 123 человека…»

Далее в справке майор расписывал всех по профпри-надлежности — кто будет собирать разведданные, кто совершать диверсии, кто теракты, а кто просто распространять слухи и листовки.

Надо было делать все и сразу. Готовиться к обороне, создавать агентуру, закладывать взрывчатку и эвакуировать, вывозить то, что можно и нужно.

Одним из первых двинулся в эвакуацию труп Ульянова. 2 июля 1941 года, когда еще не было создано даже ГКО, Совет Народных Комиссаров постановлением № 1813—808сс «О сохранении тела В.И. Ленина» отправил его в глубь страны, в Тюмень. А уже позднее — 11 июля 1941 года — взялись за промышленность.

До Москвы очередь дошла позднее, в октябре, когда одно за другим стали выходить распоряжения об эвакуации — сначала детей школ-интернатов, потом о дополнительной эвакуации женщин и детей, с 10 октября — московских предприятий. А дальше всего подряд. Начиная с эвакуации документов коммунистических властей и личных дел коммунистов. 15 октября было решено эвакуировать театры, вузы, НИИ, иностранные дипломатические миссии. И наконец, Президиум Верховного Совета СССР, аппарат ЦК ВКП(б), Совнаркомов СССР. То есть верховную власть.

И вот с этого момента «что-то пошло не так».

Положение на фронте стремительно ухудшалось. Немцы подошли к Москве в некоторых местах на 20–30 километров. Сначала поползли слухи, что они вот-вот появятся на улицах города. А потом началась паника.

Что ж, Лаврентий Павлович тоже в какой-то момент, что называется, струхнул тогда. Когда к нему в кабинет пришел первый секретарь Московского горкома партии Щербаков и другие. Стали говорить, что немецкие танки уже в Одинцове, в 25 километрах от Кремля.

Потом разобрались — танков не было. Но слова назад не воротишь. И он с горечью наблюдал за тем, как первыми побежали большие и малые начальники. Они грузили свое барахло, жен, детей и на служебных машинах «рвали когти» из города.

На улицах Москвы появились толпы беженцев из прифронтовых сел и городов. Они рассказывали ужасы. И москвичи тоже массово ринулись из города по шоссе Энтузиастов.

Он тогда выехал в город и увидел, что по трамвайным путям идут перегруженные, набитые до отказа людьми и баулами трамваи.

Через ревущие улицы пробиваются машины со скарбом и беженцами в кузовах. Навстречу им течет разгоряченная, несмотря на холод, толпа. Все тащат на себе черт знает что. То первое, за что в отчаянии хватается человек. У магазинов гигантские очереди… Все орут, толкаются, ругаются. И людское море движется на восток — к вокзалам, к дороге.

У магазинов гигантские очереди из баб…

Метро не работало, заводы закрылись, рабочие в недоумении получали зарплату за месяц вперед… Начались погромы и грабежи…

Конечно, воочию он не мог увидеть всего происходившего. Но некоторое представление о событиях тех дней дала справка начальника УНКВД г. Москвы и Московской области о реагировании населения на приближение врага к столице.

«18 октября 1941 г.

Совершенно секретно.

За 16 и17 октября 1941 года на ряде промышленных предприятий г Москвы и Московской области со стороны отдельной части рабочих зафиксированы анархистские проявления.