Страсть и бомба Лаврентия Берии

Всего в Московской парторганизации, по предварительным данным, уничтожено за 16–17 октября свыше 1000 партийных и кандидатских карточек.

О большинстве коммунистов, уничтоживших партдокументы, вопрос обсужден в первичных парторганизациях.

Зав. оргинструкторским отделом МПК

ВКП(б) Наголкин».

Да, народ тогда распоясался… Шоссе Энтузиастов вообще стало местом апокалипсиса. Памятная сцена: навстречу бегущим людям и машинам гонят огромное стадо животных на мясокомбинат. Все сталкиваются. Крики, ругань, визг свиней, мычание коров. Какие-то люди то там, то здесь останавливают направляющиеся к шоссе машины. Стаскивают едущих, бьют их, сбрасывают вещи, швыряют их по земле. Раздаются возгласы «Бей евреев!»…

Пришлось прекращать панику чисто репрессивными мерами. За период с 20 октября по 2 ноября 1941 года, как доложил ему комендант гарнизона Москвы генерал-майор Синилов, было расстреляно: на месте — 7 человек, по приговорам военных трибуналов — 98. И осуждено к тюремному заключению — 602 человека.

С 27 октября начал действовать созданный на базе городского и районных судов военный трибунал. К 1 декабря он рассмотрел дела 3528 обвиняемых, 3338 из них были осуждены.

Ну и коммунистам пришлось разбираться со своими трусами и паникерами. При Московском горкоме они создали специальную комиссию, которая выявляла недостойных. 950 человек исключили из партии за трусость, мародерство, бегство и уничтожение партийных документов. Исключали, а потом предавали суду, как, например, директора 1-го ордена Ленина Московского медицинского института В.В. Парина. Он бежал из города, изъяв из кассы 78 тысяч рублей и оставив без руководства сам институт и госпиталь с двумястами ранеными…

* * *

Ну, так вот. В тот день, несмотря на все происходившее, Лаврентий все-таки добрался к Хозяину на дачу. Тут, конечно, не все было как всегда. Первым, кого он встретил во дворе, был командир 81-й дальнебомбардировочной авиационной дивизии Голованов. Сухощавый, молодцеватый тридцатишестилетний генерал только что вышел из дверей. И направился к своей машине. Берия знал, что Голованов, предложивший в свое время бомбить Берлин, был ныне любимцем Иосифа Виссарионовича. Он окликнул генерала, чтобы расспросить о настроении Кобы. Тот подошел, они перекинулись несколькими фразами.

— Ну как? — спросил Берия.

— За эти дни он страшно осунулся, — сказал Голованов. — Таким Сталина мне видеть не доводилось еще никогда. Он мне сегодня сказал: «У нас большая беда! Большое горе! Немец прорвал оборону под Вязьмой, окружено шестнадцать наших дивизий. Что будем делать? Что будем делать?» И так посмотрел на меня. А на лице у него в глазах такая душевная мука… Потом пришел Шапошников. И он справился. Сильно переживает. Сильно…

К ним подошел офицер охраны Орлов. Рассказал:

— Иосиф Виссарионович приехал ночью. А у нас тут было уже все заминировали. Представляете! Ворота на запоре! Отопление выключено, шторы сняты. Я доложил ему обстановку. Он так и крякнул от досады. И велел: «Сейчас же все разминируйте!» В общем, отпер я ворота. Растопил печь в маленьком домике. И пока Хозяин разговаривал оттуда по вертушке с командованием армий, прибывшие саперы разминировали основной дом. Вот такие вот дела…

— Что, все собрались уже? — спросил слегка тогда струхнувший от таких вестей Лаврентий Павлович.

— Вас ждут!

Берия вздохнул. И вошел в переднюю. Разделся. Прошел в большой зал, где за столом увидел знакомые лица. Поздоровался. Скромно сел рядом с первым секретарем Московского горкома ВКП(б) Щербаковым. Только недавно он с ним решал вопрос о минировании всех крупных предприятий. И вот, как говорится, «друзья встречаются вновь». Но уже в другой обстановке.

Откуда-то сбоку вышел Коба. Уставился на собравшееся совещание своими желтыми, тигриными немигающими глазами. И спросил таким тоном, что у всех по телу прошла дрожь:

— Кто допустил в городе беспорядки?!

Все собравшиеся молчали.

Лаврентий Павлович прикрыл от ужаса глаза.

Долгое молчание наконец прервал нарком авиационной промышленности Шахурин. Он встал и стал кратко докладывать обстановку. Все вздохнули с облегчением.

Потом слово взял Джугашвили. И пока он говорил о том, что Щербакову надо выступить по радио, ободрить народ, вселить уверенность в победе над немцами, пока он требовал восстановить в городе нормальную жизнь, ввести в строй все предприятия, открыть магазины, пустить метро, Берия думал: «Что же произошло с ним за эту ночь? Откуда появилась эта уверенность в том, что немцы Москву не возьмут? Где он почерпнул силы?»

Оставалось только строить догадки.