Страсти по Фоме - книга 2

Перед Фомой стоял развязный малый с блинообразным лицом и размахивал полотенцем.

— А что у вас есть?.. — Он пытался определить, туда ли он попал, не очередная ли это изнанка.

— Из напитков — формалиновка, передоз, есть халява недорого, спитень есть, циррозочка из печени алкоголика, но это уже дороже… — Видя, что клиент не прельстился ни одним из аппетитных названий, малый наклонился к нему и прошептал с неприятным подсвистом:

— Есь водочка, систая слеза… но это… ос-сень дорого!..

Опара его лица безобразно отвисла при выдохе, показав дырки, вместо глаз и рта, маленького носа вообще не стало видно, один наплыв теста с рваными краями дыр. Отодвинув от себя упыря рукой, Фома поинтересовался, чем здесь расплачиваются. Тот как-то расплывчато объяснил, что у Фомы это с собой.

— Вы уверены?.. Тогда давайте водочки, а то тошнит от одних ваших названий, — сказал Фома, зная, что у него «с собой» точно ничего нет, и опять сморщился. — Что у вас за запах здесь?

Малый тут же исчез, сладострастно вильнув задом, а к Фоме подсел какой-то инвалид, без ноги, без руки, без уха — в общем, всего у него было по одному, даже глаз, а на единственной оставшейся руке одиноко и укоризненно торчал указательный палец.

— Дружище? — сочувственно подивился Фома. — Ты что с бензопилой боролся?

— А ты чего зубы скалишь, думаешь, сам о двух головах? — угрюмо огрызнулся калека.

Оказалось, что за напитки здесь расплачивались частями тела, которые шли на кухню, потому что мяса катастрофически не хватало, в связи с набирающей моду, от нищеты и релятивизма, кремацией. Местная публика поедала самое себя на закуску (зачарованно слушал Фома инвалида), причем, поедала, без всякой аллегории, глуша, в основном, дешевые коктейли, за палец — формалиновку и халяву, за циррозочку нужно было отдать сразу руку, ногу или глаз.

Не пить было нельзя от неопределенности положения и вполне естественного страха перед будущим, которого нет, сообщали им в этом баре, и жмурики малодушно расставались со своими бренными телами: мол, зачем оно здесь? Здесь же душа куролесит!.. И куролесили!..

И поэтому, когда их вдруг реанимировали, родственники впадали в шок: папаша умирал от инфаркта, а ожил без ноги и пальцев на руках, да еще с одним глазом, — реанимация стала самой опасной профессией для эскулапов.

Конечно, покойники старались растянуть удовольствие и начинали с пальчиков, но чем дешевле напиток, тем сильнее от него болела голова, и «проходила» она только от более дорогих напитков, за которые надо было расплачиваться уже и более крупными сочленениями. Дальше больше, и в конце концов наступала своего рода неистребимая эйфория потребности чего-то настоящего, водки, например. Это желание было непреодолимо и многие, вкусив аммиачной циррозочки сверх меры, теряли голову в буквальном смысле, то есть её сносили, к такой-то матери, за стакан настоящей водки.

Фома открыл рот, вспомнив свой заказ. Угрюмый утвердительно прикрыл веки: да, водка — за голову! Но, несмотря ни на что, они идут на это, потому что желание настолько тотально, что голова кажется совершенно лишним украшением и мешать жить.

— Жить? — удивился Фома.

— Да, жить! — передразнил его угрюмый инвалид. — А что это, по-твоему?

Фома не стал спорить, поскольку был зачарован новыми адскими технологиями и желал узнать, чем же вся эта «жизнь» заканчивается, как они без головы? Оказалось, что нормально, как и везде люди, на самом деле, очень редко используют этот «чудесный инструмент» и потеря практически незаметна, ничего не меняется, кроме роста и дикции. Правда, сначала, добавил угрюмый, вкусившие водки громко выражают недовольство, что, мол, кайфа-то не словили, мозгов-то нет!

— А как же они выражают это недовольство, чем? — не понял Фома.

— Чем, чем? Разве не понятно? — зло прищурился инвалид.

— Теперь понятно!.. — Фома разгадал природу тяжелого запаха заведения, и его отдельные кабинеты, откуда, между куплетами «Ямщика», доносились трубные звуки, которые он принимал за сморкание и откашливание.

— Да, — согласился он, — дикция, действительно, немножко меняется…

— Ну и? — попросил он у угрюмого прощения за то, что прервал.

Ну, а потом, сообщил инвалид, после вполне понятного шока, они приходят в ровное расположение духа и кайфуют уже постоянно, спинным мозгом. Говорят, мол, торч — лошадиный!

— И голова не болит, — добавил он и осторожно притронулся к своей, гудящей, видимо, как паровоз. — Пой да гуляй, для этого-то голова не нужна.

Тут и водочка появилась. Блинообразный малый аж светился, неся ее на подносе, угрюмый уже объяснял здешнюю технологию, что за голову половому полагалась премия — такой же стакан, и тот не чаял получить его так быстро.

Вот к быстроте-то у Фомы и были основные претензии, которые он, от стремительности происходящего, не мог пока юридически грамотно сформулировать. Тем более, что за половым, с кошачьей грацией убийцы, выступал огромный, словно сумоист, самурай с мечом наизготовку.