Страж фараона

Пленник, распростертый на плите, застонал. Голос его показался Семену нечеловеческим — то ли вопль гиены, то ли вой шакала. Он огляделся, чувствуя, как стремительно бьется кровь в висках, и хрипло выдохнул:

— Кто?

— Тот, кто следил за тобой, — проинформировал Рихмер, деликатно подталкивая Семена к плите. — Один из жреческих учеников, поклявшийся в верности Уху Амона… Такую клятву не нарушают! Ну, а если случается… Видишь сам, как боги карают ослушника.

— Вижу, — снова прохрипел Семен и, опершись кулаками о плиту, нагнулся над привязанным к ней человеком. Лицо его, с сомкнутыми веками, покрытое кровью и грязью, казалось изможденным и древним, как у старика, но вот глаза раскрылись — два темных агата, затуманенных болью, — и было в них что-то знакомое, виденное не раз. Потом, ломая корку застывшей с кровью испарины, шевельнулись губы, и Семен услышал:

— Учитель… ты пришел, учитель… прости меня… прости и проводи в луга Иалу…

Перед ним, постаревший на сотню лет, истерзанный и обожженный, лежал Пуэмра.

* * *

Семен резко выпрямился, скрипнув зубами. Секунду-другую комната кружилась перед ним, все больше напоминая Баштаров подвал: тот же смрад, каким тянуло от параши, камень стен точно шеренга могильных плит, и те же лица, все пятеро — Дукуз, Саламбек, Хасан, Эрбулат и Баштар, только друга Кеши не хватает. Они подмигивали ему, гримасничали, ухмылялись — мол, видишь, на что мы способны? От нас не сбежишь, не укроешься даже в прошлом! Мы тут, пускай в другом обличье, но с прежним волчьим нравом, не потерявшие ни капли жестокости и злобы! И злобы нашей хватит на все времена, на всех и каждого — на этого замученного парня, на древних и новых пророков, на иудеев, христиан, язычников и мусульман, на правых и виноватых! Хватит, не сомневайся!

Низкий хриплый рык вырвался из горла Семена. Наверное, в эту минуту он был страшен, и виделось ему в тумане бешенства, как отшатнулись трое бритоголовых, как побледнел хранитель врат и сжался рядом с ним писец-допросчик. Этот был ближе всех, и Семен, едва ли сознавая, что творит, ухватил его за плечи и швырнул на каменную стену. Раздался испуганный вопль, потом — хруст черепа, но это не отрезвило его. Он пребывал опять в том же яростном исступлении, как и в момент пришествия в этот мир; мысль, что надо договориться с Рихмером, куда-то испарилась, сменившись желанием бить, ломать и сокрушать. Злая мощь играла в мышцах, мерзкий запах паленого кружил голову; стиснув кулаки, он шагнул к жрецу.

Рихмер, видимо, понял, что сейчас умрет, и с пронзительным визгом метнулся за спины бритоголовых. Они обнажили кинжалы; страх боролся в их душах с верностью хозяину, и лица стражей уже не казались застывшими и безразличными. Как-никак, они были людьми — но был ли человеком тот, с которым им предстояло сразиться? В тесной камере он выглядел огромным, страшным, и мнилось, что сила его чудовищна, как у священного быка, а ярость неисчерпаема, как Хапи.

— Сетх! — произнес один из стражей, вытянув к Семену дрожащую руку. — Сетх явился нам, братья!

— С нами Амон, — ответил старший жрец и метнул кинжал.

Бронзовый клинок распорол кожу на плече Семена, и, вероятно, вид крови показался бритоголовым добрым знаком: оружие смертных не ранит богов. Двое ринулись вперед, выставив кинжалы; Семен метнулся в сторону, перехватил руку с клинком и, согнув запястье, переломил, как сухую ветвь. Затем его кулак опустился на бритый череп, и страж с глухим воплем сполз на пол, цепляясь руками за его колени. Второй охранник уже занес кинжал над лопаткой Семена, и тот, не видя, но словно ощущая стремительное падение лезвия, резко двинул локтем, отшвырнув врага.

Старший, вооруженный плетью, бросился к нему и получил сильный удар под ребра, заставивший бритоголового согнуться. Ничего режущего и колющего у охранника не осталось, и Семен, захватив его шею, начал сдавливать горло, поворачиваясь вместе с ним и наблюдая, как приближается последний страж. Этот, кажется, думал, что коль у противника руки заняты, то он беззащитен, и нарвался на удар ногой. Семен метил в колено, но попал в голень; охнув, бритоголовый отступил, и в этот миг тело старшего жреца обмякло. Бросив его, Семен с гневным криком шагнул к последнему врагу, ударил ребром левой ладони по запястью с кинжалом, а правой — в висок, и отодвинулся, когда бритоголовый рухнул наземь.

В подземелье наступила тишина, прерываемая лишь шумным дыханием Семена да стонами человека со сломанной рукой. Писец-дознаватель был мертв, лежал у стены с раскрытым ртом и изуродованным черепом, двое стражей валялись без чувств, Пуэмра не шевелился на каменном ложе — видимо, был в глубоком обмороке. Рихмер стоял на карачках, вывернув голову и с ужасом глядя на Семена; силы покинули жреца, и он не пытался удрать или хотя бы подползти к двери. Да и куда удерешь от ночных демонов и от гибели, подстерегающей дочь?

Семен отдышался, шагнул к хранителю врат, присел и заглянул ему в глаза.

— П-пощади… Я… я не приказывал этим глупцам нападать… Клянусь Амоном и жизнью дочери!