Страж фараона

— Я уже многих убил, — тихо произнес Семен, баюкая сверток с секирой. — Убил допросчика-писца и тех нехеси… Может, кара была заслуженной, но видишь ли, милая, я не люблю убивать. Прежде я этим не занимался.

«То было прежде, — безмолвно сказали каменные губы. — Теперь обстоятельства изменились. Все меняется, ваятель, — мир, и жизнь, и ты вместе с ней».

— Меняется, — согласился Семен, взвесив в руке секиру. — Увы, не в лучшую сторону!

«Не в лучшую, но и не в худшую — в нужную», — возразила каменная царица, и минут пять они в молчании взирали друг на друга. Потом Семен сказал:

— Пожалуй, ты права. Значит, и это дело с Софрой надо закончить?

«Надо», — подтвердила она. Взор ее был повелительным и строгим.

Семен кивнул, набросил на изваяние покрывало и, взвалив тяжелый сверток на плечо, вышел из мастерской.

Солнце склонялось к западу, но зной был все еще таким, что на камнях, казалось, можно печь лепешки. Все обитатели ремесленного городка попрятались, пережидая жаркое время, и лишь Урджеба, сухопарый бровастый помощник Инени, медленно брел от пальмовой рощи к пристани, заглядывая по дороге то в проемы мастерских, то в опустевшие дворы. Семен заторопился навстречу, потом, замедлив шаг, спросил, не видел ли Урджеба третьего пророка, а если видел, то где, когда и как его найти. Шевельнув бровями, помощник сообщил, что почтенный Инени отправился домой: вызвали к болящему, и, вероятно, тот — персона из самых важных, раз понесли к пророку, а не к целителям в храм. Семен пробормотал слова благодарности и широким шагом направился к роще; Урджеба крикнул вслед, что бегать сейчас не стоит: Ра гневен, ударит по черепу, и не отделишь жизнь от смерти.

И правда, жарковато, мелькнула мысль, когда Семен, утирая пот, добрался до поникших пальм. Тут он свернул, но не направо, к стенам святилища, а налево — усадьба Инени располагалась в двух тысячах локтей от ремесленного городка, среди садов и рощ, тянувшихся километров на тридцать, до южных окраин Кебто. Путь к усадьбе был недолог; к тому же под кронами сикомор и тутовника зной переносился легче, и через четверть часа впереди возникла белая ограда, а за ней — плодовые деревья, обступавшие плотным кольцом жилище Инени.

Пуэмра лежал в дальней, самой прохладной комнате, и над ним хлопотали третий пророк и двое крепких служителей, которых Семен счел санитарами или медбратьями. Юноша был уже омыт, раны смазаны мазью кифи, и теперь служители, осторожно приподняв безвольное тело, закрывали их чистым полотном. Инени склонился над левой рукой Пуэмры, разглядывая три обожженных пальца и сокрушенно покачивая головой: ожоги были слишком глубокими, кое-где до кости, а от ногтей вообще ничего не осталось.

Опустившись рядом, Семен спросил:

— Ну что? Выживет?

— О том спрашивай не у меня, а у Амона, — отозвался жрец. — Душа его у двери царства мертвых, Сенмен; шаг вперед, и вместо лекаря придется приглашать бальзамировщиков.

Бросив взгляд на слуг, Семен склонился к уху Инени.

— Ты знал, что он?..

— Догадывался, но был уверен, что ученик не предаст учителя. Пальцы придется отнять… да, придется… — Лицо целителя стало печальным. Он повернулся к Семену и, не понижая голоса — видно, слуги были людьми доверенными, — произнес: — Если тебя угощают прошлогодними финиками, друг мой, выбери тот, который еще не подгнил. — Затем Инени снова занялся изуродованной ладонью Пуэмры, бормоча: — Лучше уж он, чем другой… у этого юноши было ко мне почтение… что бы он Рихмеру ни доносил, плохого в сказанном им не нашлось… За это, думаю, и поплатился. За меня!

— Не только за тебя, — откликнулся Семен, ощупывая сквозь ткань лезвие секиры. — Знаешь, я ведь встречался с Рихмером. Посидели, потолковали… Больше он не доставит тебе хлопот. Ни он, ни Софра.

— Это хорошо, — пробормотал Инени, думая совсем о другом. — Пальцы… Жалко! Жалко резать! Новых ведь не пришьешь! — Он поднял голову и вдруг спросил: — Скажи, все ли болезни и раны лечат в твоей стране? В тех временах, когда о нас забудут?

— Не все. Могут сердце заменить, а пальцы — вряд ли. Ты режь, иначе он умрет! Парень валялся в грязи, а грязь, когда проникает в рану… — Семен смолк, глядя в бледное лицо Пуэмры; слова «гангрена» в языке Та-Кем не было.

— Я понимаю. — Инени потянулся к раскрытому сундучку с целебными зельями, чистыми тряпками и бронзовыми ножами. — Я видел воинов, которым не промыли небольшой порез… обычно на ноге… туда попадают песок и земля, и плоть гниет… — Не прекращая говорить, он перетягивал пальцы Пуэмры тугими бечевками. — Плоть гниет и распухает, рана становится красной, потом синей… кожа на ощупь горяча, и нет таких лекарств, чтобы вернули душу в тело… если не отсечь — смерть! — Нож сверкнул в его руке, и вслед за этим раздались глухие стоны юноши.

Семен поднялся, прижимая к ребрам сверток с секирой. Он чувствовал себя лишним среды суеты у ложа больного: один из служителей лил в рот Пуэмры вино, другой придерживал его за плечи, а сам целитель копался в сундучке, выискивая нужные лекарства.