Стрижи

Итак, только что начался последний в моей жизни год. «О, темная ночь. Я уже ничего не жду»[32]. На самом деле этот сонет Висенте Алейксандре – один из немногих, которые я знаю наизусть, но применить к себе его слова не могу. Стихотворение слишком печальное, слишком пронзительное. А я совершенно хладнокровно пишу эти строки и констатирую, что больше никогда не услышу колокольного звона на Новый год. И моего отца наконец-то прекратят пытать.

Я иду в постель, чтобы заняться известным делом с Тиной, но прежде все-таки успеваю загадать самое главное желание в наступившем году. Миллионы людей, разбросанных по всей планете, в этот миг обещают бросить курить, перейти на более здоровую пищу, похудеть или по мере возможности отказаться от пластиковых упаковок…

Мой план на 2019 год таков: я лишу себя жизни в ночь с 31 июля на 1 августа, хотя пока не знаю, где и каким образом. В нужный момент я приму нужное решение.

Интересно, что делает сейчас угандец, выигравший забег?

Январь

1.

Ну вот опять. Сегодня утром. Как и вчера. А на самом деле каждый день я вдруг замечаю, что Пепа пристально смотрит на меня. Несколько лет назад я прочитал в каком-то журнале, посвященном домашним животным, что у собак такой взгляд может выражать любовь.

Выписываю из своей тетради «Молескин»: «Тот, у кого никогда не было собаки, не знает, что значит любить и быть любимым». Фраза принадлежит Артуру Шопенгауэру. Вздор, конечно, но вздор красивый.

Среди царящей у меня дома тишины глаза Пепы часто блестят тревожным блеском. Когда они так внимательно всматриваются в меня, мне чудится, будто я улавливаю в них что-то, отличное от любви, – не знаю, возможно, смесь жалости, равнодушия и упрека. Словно собака никак не может решить, продолжать обвинять меня или проявить сочувствие и простить, после того как мы столько лет делили с ней одиночество. Иногда мне кажется, что Пепа молчит из корысти, зная, что от меня зависит, будет ли она накормлена и сможет ли и дальше спать в мягкой постели, а не на улице, но в глубине ее собачьей души нет прощения. Иными словами, ее ласка и покорность – всего лишь притворство, желание задобрить хозяина, чтобы гарантировать себе комфортную жизнь.

Что ж, видимо, нужно все-таки вспомнить и описать (но только не сегодня, сегодня я слишком устал) один из самых позорных поступков в моей жизни. Смягчающим обстоятельством можно считать лишь мое тогдашнее душевное состояние. Я только что развелся, хотя лишь отчасти считал это жизненной неудачей. Развод принес мне освобождение, правда, оно, пожалуй, было отравлено острым ощущением личного поражения и уверенностью, что я зря потерял столько времени, а еще столько иллюзий и сил отдал заведомо обреченной на провал затее.

Развод с Амалией глубоко меня ранил. С Никитой я мог видеться лишь по выходным два раза в месяц. Судья обошлась со мной как с опасным зверем, каким напористо изображала меня адвокатша моей бывшей жены. Я ушел из дому, взяв только книги и одежду, а также Пепу и мало что еще. Мне пришлось несколько недель пользоваться гостеприимством Хромого и жить в квартире, которую сегодня я не могу воспринимать иначе как преддверие кладбища. В ту пору у меня не было самого необходимого. А потом, пока в съемное жилье не привезли кровать – не самую дорогую, но и не самую дешевую из тех, что можно было присмотреть в магазине, – я спал на полу на ворохе одежды. В чем я не испытывал недостатка, так это в книгах, которые были распиханы по всем углам в пластиковых пакетах и картонных коробках. Я был одинок, я был удручен, я был в отчаянии, и меня не отпускало желание покончить со всем этим раз и навсегда. Но посреди развалин моей жизни существовала еще и Пепа, такая же растерянная, как и я сам, так же изгнанная из родного дома, поскольку Амалия и Никита ничего не хотели о ней слышать.

2.

Да, Пепа. Ты им мешала. Ты нам мешала. Ох, ты мешала и мне тоже.

Еще не рассвело, когда я спустился вместе с тобой в гараж. Как всегда послушная, ты свернулась калачиком на одеяле, расстеленном на заднем сиденье. Ты выглядишь веселой и облизываешь себе кончик носа. Как ты думаешь, куда я тебя везу?

Дело было в воскресенье. Холод давал о себе знать, и на дорогах почти не было машин. Я включил радио. Мне нужны были музыка и голоса, которые отвлекли бы меня от натиска разных мыслей, а еще от прерывистого дыхания собаки, которая всегда нервничала, когда ехала в машине. Я не знал, куда двинуться. У меня было только одно очевидное желание – выбраться из города и отыскать какое-нибудь лесистое место.