Стрижи

То, что я не сказал Агеде у нее дома, потому что помешало присутствие чужой женщины с ребенком, и бог знает по каким другим причинам, я смогу сказать ей в любом другом месте, когда мы останемся вдвоем. Хотя бы и прямо на улице. У меня на это уйдет не больше пяти минут. И в среду у выхода с рынка я чуть не затронул опасную тему. Но сдержался. Испугался, что разговор примет слишком личный характер и слишком растянется. Подожди-ка, подожди, но разве ты сам только что не заявил, что тебе понадобится не больше пяти минут, чтобы изложить ей свою просьбу? Да, и готов это подтвердить. Беда в другом: после того как выскажусь я, заговорит она… И покажите мне того умника, который сумеет остановить поток ее слов.

Худший из вариантов – позвонить по телефону, ведь тогда Агеда узнает мой номер, а прежде нужно будет получить от Хромого ее собственный. Последствия очевидны: между нами будет установлена телефонная связь, и Агеда не упустит возможности протягивать ко мне уже и телефонные щупальца всякий раз, как ей того захочется.

На самом деле все, что я намерен сказать, сводится к одной фразе: «Пожалуйста, не ищи больше встреч со мной». Я прикидываю и другие варианты: «Пожалуйста, оставь меня в покое», «Пожалуйста, отстань от меня». Последний, правда, звучит, как сказал бы мой сын, слишком heavy. Потом я мог бы, если понадобится, добавить: «Мне вполне хватает компании моей собаки». Знаю, что это будет откровенной грубостью. А я хотел бы, чтобы Агеда все поняла правильно и согласилась с моим решением, не повторяя той сцены, которая произошла двадцать семь лет назад на площади Санта-Барбара.

Понятно, что Агеда вошла в критический период своей жизни закаленная неудачами и разочарованиями, и, возможно, ей хочется поддерживать со мной просто дружеские отношения – для бесед, как и с Хромым; хотя встреч с ним она не ищет с таким упорством. Или в моем случае это уже больше похоже на преследование? Хромой, считающий себя специалистом в любой материи и даже в вещах, о которых понятия не имеет, и в таких вещах особенно, изложил мне свой взгляд на ситуацию. Во-первых, характер его отношений с Агедой определяется тем, что их никогда не связывали романтические чувства. Они хорошо понимают друг друга, вот и все. Ничего похожего на секс между ними нет и никогда не было.

– Я не стал частью ее личной мифологии. И никогда не видел ее голой.

– Не так уж много и потерял.

– Кто бы сомневался.

Хромой уверен, что та симпатия, которую я в настоящее время внушаю Агеде, выросла, возможно, из сочувствия. Просто до меня не дошло, что она ведет себя именно так, а не иначе, из альтруизма. Да, он уверен: ей меня жалко. Она жалеет меня так же, как жалеет бездомных, или как ту женщину, которую колотил муж и которую Агеда сейчас приютила у себя, или как тех нищих, которым иногда выделяла комнату и кровать, увидев, что они спят прямо на земле – днем и ночью – в холодное зимнее время. Я, кстати сказать, впервые узнал об этом сегодня в баре от Хромого.

Но тут у меня сразу возник вопрос: а почему, собственно, я должен кому-то внушать жалость, и особенно старой деве, которая в жизни своей не знала нормального секса, которую никто ни разу как следует не откатал, которая не знала и уже не узнает, что такое оргазм, если ей кто-то об этом не расскажет?

– Да ну тебя на фиг! Сам подумай: она видит тебя вечно одного, видит, как ты покупаешь по средам свои лук-порей и мандарины, и придумывает, как бы тебе помочь выбраться из подступающей депрессии, чтобы ты, не дай бог, не наложил на себя руки.

Тут Хромой так захохотал, что в баре не осталось ни одного лица, которое не повернулось бы в нашу сторону. Потом он совсем тихо добавил:

– Неужто ты решил, что нравишься ей? Брось, не выдумывай!

Меня как обухом по голове ударили.

8.

Амалия очень жалела свою сестру. Иногда, вдруг вспомнив про нее, говорила:

– Бедная Маргарита. – И часто трагическим тоном добавляла: – Кто знает, где она сейчас! – Или: – Как бы мне хотелось хоть чем-нибудь ей помочь!

Тем не менее была не слишком последовательна в своих чувствах. Случалось, после встречи или телефонного разговора с сестрой Амалия кипела от возмущения и ругала ту на чем свет стоит: «Горбатого только могила исправит», «Таких, как она, надо под замок сажать», «Она воображает, будто на меня деньги с неба сыплются».

В доме тестя и тещи имя Маргариты практически не произносилось, во всяком случае при нас, но если кто-то во время обеда или после него упоминал ее, делалось это, как правило, не без яда. Я молчал. Мне не было никакого дела до того, что эта неблагодарная никогда им не звонит – даже на Рождество! – что ее совершенно не волнует здоровье родителей, что она невесть где пропадает и, не исключено, совершает невесть какие преступления, нанося тяжелейшую обиду Господу Богу и позоря честь семьи. Амалия не желала противоречить отцу с матерью и только привычно кивала, а порой даже что-то вставляла в нужном месте – сестре в осуждение.