Стрижи

Некоторые вещи я рассказываю только Хромому, но это не значит, что я рассказываю ему все. Видимо, и он ведет себя со мной точно так же – откровенно, но не до конца. Иногда мне хочется навешать ему лапши на уши. А он с не меньшим удовольствием навешал бы лапши на уши мне. Это не мешает нам регулярно встречаться, беседовать, порой делиться чем-то очень личным, а также соблюдать некие ритуалы, не всегда осознанные, которые из-за постоянного повторения перерастают в привычки. Я так же часто ненавижу его, как и скучаю по нему. Естественно, предпочитаю второе. Мы оба одинаково трудно сходимся с людьми. У него нет настоящих друзей на работе, у меня их нет в школе. Наша дружба держится не только на том, что мы чем-то похожи и у нас много общего во взглядах, но также и на нередких ссорах.

Вот и сегодня в баре у Альфонсо Хромой нашел повод для обиды. И как это обычно случается у супружеских пар, я обиделся на него за то, что он обиделся на меня. Неделю назад я рассказал ему про болезнь Никиты. И теперь раскаиваюсь. Мой неугомонный друг тут же решил поговорить с дерматологом из Посуэло и попросить, чтобы мальчику как можно быстрее назначили консультацию. Как он дал мне понять, у него в той клинике все схвачено. И нынче вечером он утверждал, что тогда я согласился на это предложение. Да, я действительно поблагодарил Хромого за желание помочь, но вовсе не собирался позволять ему заниматься вместо меня здоровьем моего сына. На самом деле я уже нашел другое место – прежде всего потому, что Посуэло-де-Аларкон, на мой взгляд, находится слишком далеко. Как выяснилось, поблизости от моего дома есть частная дерматологическая клиника, в которой, кроме всего прочего, прием ведется и после четырех дня, что меня очень устраивало. Я позвонил туда. Мне ответил любезный голос. Я сообщил, какого рода проблемы возникли у парня, и нас записали на первичный прием, назначив гораздо более раннюю дату, чем я предполагал, из чего можно было вывести, что дерут там с клиентов безбожно, как оно потом и оказалось. Не важно. Ведь половину заплатит Амалия. А если и не заплатит, компенсацией мне будет надежда: помогая сыну, я могу рассчитывать хотя бы на каплю его любви.

Так вот, рассказываю все это Хромому и сразу вижу, какую недовольную рожу он корчит. Мой друг уже успел связаться по телефону с дерматологом из Посуэло. А теперь что он должен ей сказать? Я собирался обсудить с ним анонимку, которую бросил вчера в почтовый ящик Агеды, но счел за лучшее промолчать. Не та обстановка. И тут в баре появляется она сама со своим толстым псом. Агеда страшно нервничает из-за экзамена, который ей предстоит сдавать в ближайшую пятницу. Сердце у меня колотится как бешеное. Я внимательно оцениваю каждый взгляд, каждый жест, каждое слово Агеды, надеясь поймать что-то, что ее выдаст. Напрасно. Распрощавшись с Хромым, мы часть пути идем вместе, обсуждая уличное движение и правила вождения, но Агеда даже намеком не упоминает про записку. Я желаю ей удачи на экзамене.

7.

Я много думаю о Никите по мере того, как приближается дата первой консультации в дерматологической клинике. Двадцать пять лет назад, ошалевшие от счастья, мы с Амалией судили да рядили, кем станет наш сын, когда вырастет. У нее уже был большой живот, и она могла вот-вот родить. Мы сидели рядом, прислонившись к спинке кровати, и тешили себя этими снами наяву.

Мы воображали, что плод нашей любви станет председателем правительства Испании или сделает важнейшее открытие, которое поможет лечить рак. Он еще не успел родиться, а жена уже называла его doctor honoris causa

разных зарубежных университетов, и разумеется, самых престижных, а я видел, как он во фраке с бабочкой произносит речь при вступлении в Королевскую академию. Таким образом мы с ней развлекались в ожидании родов, не стесняясь бурно проявлять свой бредовый оптимизм. Правда, под конец она или я обычно произносили более чем разумную фразу: «Пусть сам решит, кем ему быть».

Однако стоило одному из нас только заикнуться, что судьба ребенка может сложиться не слишком удачно, как второй тотчас отметал такие прогнозы.

– Будем надеяться, что к нему не перейдет псориаз от моего отца.

– Ни в коем случае. Мои гены этого не допустят.

Бывало, и меня самого одолевали фаталистические настроения:

– Главное, чтобы он не стал фашистом или святошей.

– С ума ты, что ли, сошел? Мы будем воспитывать его на принципах демократии и прогресса. А если станет геем – пусть себе!

– Да что угодно, только бы не вырос реакционером.

Ребенок, чей пол мы знали заранее после проведения УЗИ-диагностики, родился в нужный срок – румяный и крикливый. Весил он четыре с половиной кило, сосал так, будто решил выкачать из своей матери все до капли, и отличался завидным здоровьем. Рос крепким, постепенно – поначалу незаметно для нас – изменяя нашу жизнь, и не сказать чтобы в лучшую сторону. Он с большой задержкой начал говорить, но врач из раза в раз советовал нам не обращать на это внимания.

Сегодня я весь день был в подавленном настроении – думал о сыне.

8.