Стрижи

Потом мы условились, что она не станет меня будить – а я буду оставлять листок со своими заметками на кухонном столе. Но эти заметки, изначально задуманные ей в помощь, постепенно превратились в повод для ссор – по мере того как портились наши отношения. А еще потому, что ей, ослепленной ненавистью, с некоторых пор казалось, будто мною движет желание уязвить ее и я фиксирую ошибки, которые ошибками вовсе не являются, или намеренно преувеличиваю их серьезность. Сегодня – линуя бумагу или обходясь без этого – я продолжаю записывать ее промахи, испытывая при этом определенное удовольствие, может и злорадное, но все-таки удовольствие. К тому же я успел убедиться, что после энного количества отмеченных недочетов мне спится легче. Но тут в программе наступает перерыв – несколько минут отдается одиннадцатичасовым новостям. Но с меня уже достаточно. Я выключаю радио. Надо еще успеть описать пару сегодняшних событий, вспомнить что-нибудь из прошлого, если придет в голову, потом извергнуть сперму в Тину и лечь спать. Но тут зазвонил телефон. Амалия. Я сразу подумал: «Откуда она узнала, что я ее слушал? Может, у нее тут скрытая камера?» Каким-то немыслимо проникновенным голосом, я бы даже сказал медовым, она просит меня уделить ей завтра двадцать минут – где и когда я сочту для себя удобным. Потом повторяет: двадцати минут нам вполне хватит, чтобы обсудить единственную тему, которая, как ей хорошо известно, заставит меня явиться на встречу, – наш сын. Я нахожу уместным объяснить, что в настоящее время переживаю период душевного равновесия и покоя. И не желаю нарушать это состояние ссорами, поэтому, если Амалия намерена втянуть меня в очередное выяснение отношений и обрушить на мою голову ворох упреков, я от разговора откажусь.

Она клянется, что ни о каких ссорах речи быть не может, что она придет одна (странно, что мне надо об этом сообщать) и цель у нее – задать несколько вопросов про кожную болезнь Никиты и варианты будущего лечения. Амалия до сего дня ничего о ней не знала, а Никита не желает посвящать ее в детали. Вряд ли годится обсуждать такое серьезное дело по телефону, особенно в столь позднее время. К тому же пока она все еще сидит у себя на радио. Вообще-то, ей хочется всего лишь помочь ему, но мальчик (мальчик?) от помощи отказывается. И так далее. Я соглашаюсь на встречу, потому что она ведет себя смирно и неподдельно встревожена. Значит, завтра в полдень мы увидимся в кафе при Обществе изящных искусств, где уже не раз встречались после развода. Амалия благодарит меня за понимание, а мне доставляет удовольствие ее мягкий и уважительный тон. На всякий случай я переспрашиваю:

– Двадцать минут? Не дольше?

– Этого более чем достаточно, обещаю.

Из любопытства я опять включаю радио. После выпуска новостей Амалия продолжает свою программу – с новой темой и новым гостем. Ее голос звучит по-прежнему беспечно, чарующе, с той особенной ноткой веселости, которая в наши времена давалась ей только после второго бокала вина.

В голове у меня ударами колокола звучит обещание Амалии явиться в кафе одной. Какой смысл имело упоминать об этом? Как тут не заподозрить, что в каком-нибудь уголке зала кто-то из близких Амалии людей будет сидеть и за нами наблюдать?

4.

Я приехал в кафе при Обществе изящных искусств, которое называют «Аквариумом», точно к назначенному часу, потому что терпеть не могу кого-то ждать, как и заставлять ждать себя. Я надел костюм с галстуком, хотя делаю это крайне редко, но тут преследовал две цели: с одной стороны, подчеркнуть официальный, так сказать, характер нашей встречи; с другой – не дать повода этой сеньоре или тому, кто будет ее тайком сопровождать, увидеть во мне достойного жалости бедолагу, нищеброда или старого деда, если воспользоваться определениями, которые раньше были в ходу у Амалии. Она уже сидела за столиком и встретила меня словами:

– Какой ты сегодня элегантный!

Я пропустил эту реплику мимо ушей, давно взяв в привычку не доверять ни одному ее слову. Никто не унижал меня так, как Амалия. И пусть теперь не надеется подкупить дешевым комплиментом. Сам я не стал комментировать внешний вид бывшей жены, хотя это не значит, что я не отметил про себя, что выглядит она, как всегда, прекрасно. Ну, может быть, слишком похудела и переусердствовала с макияжем. От нее чудесно пахнет, губы покрашены в вызывающе красный цвет, но мне больше нравилось, когда она носила длинные волосы. Амалия протянула руку, которую я вяло пожал. Вот так холодно поздоровались мужчина и женщина, прежде сотни раз соединявшие свои тела.

На столике перед ней скучала чашка кофе с молоком. Не хочу ли я чего-нибудь заказать?

– Нет, меня ждут.