Стрижи

Вдруг Агеда спрашивает, может ли она сделать нам одно признание. Хромой елейным голосом священника говорит:

– Открой нам свою душу, дочь моя. Ты каждый день занимаешься онанизмом? В этом твой грех?

По словам Агеды, ей очень понравилась поездка, прогулка по горам и обед в местном ресторане, кроме того, она прекрасно провела время, слушая наши пикировки. Ее приводит в восторг наше чувство юмора, и ей только смешно, когда кто-то из нас вроде бы нарочно пытается ее задеть, потому что она сразу же любую обиду прощает. Эту черту своего характера она до сих пор никому не открывала, только вот нам сейчас – потому что испытывает к нам доверие. Не хочет, чтобы люди этим злоупотребляли. Доведись ей составлять список удовольствий, она на первое место поставила бы радость не иметь врагов.

– На вас я бы не обиделась, даже если бы вы назвали меня шлюхой.

Было бы удивительно, упусти Хромой такой случай.

– Шлюха, – тотчас брякнул он.

– В твоих устах это звучит комплиментом, – отшутилась Агеда.

– Тормози, сейчас мы ее прямо вон в тех кустах изнасилуем.

– Ой, какое счастье!

Сегодня Хромой был настроен еще более язвительно, чем обычно. По-моему, утром он встал с левой ноги, хотя, если рассудить здраво, иной возможности у него не оставалось. Короче, он никак не желал отстать от Агеды и спросил, не готовится ли она к экзаменам для участия в конкурсе для мечтающих попасть в святцы. И, не дожидаясь ответа, с ядовитой ухмылкой заявил, что место святой Агеды там уже занято. Его по праву занимает Агата из Катании, та самая, которой отрезали груди.

– А тебе, насколько мы видим, еще ничего не отрезали.

«Зато тебе самому отрезали ногу», – подумал я, но промолчал. Подозреваю, что здание нашей дружбы сразу бы рухнуло, если бы он так же грубо пошутил на мой счет, но Агеда, она такая, какая есть, поэтому всего лишь ласково шлепает нашего друга по шее и смеется. Смеется от души и с достоинством, что вызывает у меня приступ участливого восхищения.

Когда мы ехали туда, я предложил ей ненадолго сесть за руль на отрезке А-6, где ранним воскресным утром движения почти не было. Чтобы попрактиковалась и не забыла, чему научилась.

– Ты с ума сошел? Она нас угробит, – тут же подал голос Хромой.

Ведя машину, Агеда старалась побороть неуверенность в себе и нервное возбуждение, а поэтому не переставала говорить. Она ехала так медленно, что Хромой не выдержал и где-то рядом с Лас-Росасом спросил, не лучше ли будет нам с ним пойти пешком и подождать Агеду уже в пункте назначения.

Во второй половине дня мы высадили Агеду вместе с толстым псом у подъезда ее дома. С тротуара она совсем по-детски послала нам воздушный поцелуй. Мы смотрели, как она удаляется – широкий зад, широкая спина и широкая талия. Мой друг вздохнул:

– Какая красотка и до чего одинока.

20.

Вернувшись домой, я позвонил Никите. Он сразу же заявил, что у него нет времени. Они с товарищами красят стены в захваченной ими квартире.

– Кончится тем, что ты угодишь в тюрьму.

– Вот и хорошо, там не надо будет работать.

Сын попросил позвонить ему завтра. Так я и поступил. Но этот мерзавец попытался опять от меня отбрыкнуться. Я настаивал, пока он не согласился уделить мне пять минут своего драгоценного времени.

– Как твоя кожа?

– При мне.

Потом сказал, что не понимает, зачем я опять пристаю к нему с «той давнишней ерундой», сколько уж лет прошло. Он хотел оправдаться: дети, они и не такое иногда вытворяют. И не со зла, разумеется. Разве сам я, когда носил короткие штанишки, был святым?

– Ведь вы с мамой купили им тогда новую гитару, куда лучше прежней, правда?

Ему до сих пор кажется, что мы в тот раз повели себя «суперски» и даже не отлупили его.

Теперь настал мой черед оправдываться:

– Как тебе известно, в четверг похоронили твою двоюродную сестру. Все эти дни я много думаю о ней и подраскис, вспоминая разные семейные истории.

Никита, по его словам, мало что помнит – слишком много воды утекло, он тогда был совсем мальчишкой, лет восьми или около того.

Мы с Амелией совершили большую ошибку: в гостях у бабушки на несколько минут выпустили сына из виду.

Поздним утром, перед выходом из дому, Амалия заявила, что дорого бы заплатила, лишь бы не тащиться на семейный обед. Я попытался ее уговорить: мама празднует свой день рождения, она наготовила всякой еды, она одинокая вдова, она нас с нетерпением ждет. Я проявил настойчивость: пожалуйста, дорогая, и так далее. Говорил, что мы уедем пораньше, что я-то не отказываюсь навещать ее родителей, хотя мне у них тоже бывает не слишком весело. И я победил. Амалия согласилась ехать – с отвращением, набрав в легкие побольше воздуху, словно для того, чтобы потом до вечера уже не дышать.

Мама устроила в гостиной что-то вроде сцены для Безупречных девочек, которые продемонстрировали нам свои музыкальные достижения, не столь безупречные, как они сами, но обставлено все было очень торжественно. Старшая, не отрывая глаз от нот, которые держала перед ней мать, изобразила на поперечной флейте что-то затейливое, несколько раз откровенно сфальшивив. Рауль поспешил ее оправдать:

– Она ведь еще только учится.