Стрижи

И ее смерть я тоже воспринял довольно легко. Теперь мне кажется, что с тех пор мама редко посещала мои мысли. Природа, которая лишила ее воли и памяти, поступила великодушно, освободив от унижений и забрав к себе. Мне было не очень приятно быть сыном растения с материнскими чертами. Спокойное лицо умершей ободрило меня. Я с благодарностью поцеловал неподвижные губы и ушел.

Умер мой бывший тесть. Отправился в лучший мир, по словам его жены, ханжи и святоши. Без комментариев.

Больше взволновала меня смерть моей коллеги Марты Гутьеррес. Учителя пару дней, словно подражая друг другу, ходили с печальными лицами. А теперь – кто вспоминает о ней? Ее место вскоре заняла другая учительница, и жизнь в школе потекла своим чередом. Так же будет и в моем случае.

По сравнению с этими смертями смерть племянницы ударила меня крепче и, пожалуй, в самое больное место. Из головы не выходит ее облик, хотя тесного общения между нами никогда не было.

С тех пор как она повзрослела, я видел ее всего несколько раз, поэтому мне трудно представить Хулию с новыми, недетскими чертами. Нас соединяли выбранные не нами самими родственные узы и вряд ли что-то еще. И тем не менее мысли об этой смерти тяжелой тенью сопровождают меня повсюду. Если честно, я не испытываю острой боли. Не убит горем, ничего подобного. Наверное, это что-то другое, одна из стольких вещей, которые ускользают от моего понимания. Долгая и жестокая трагедия племянницы серьезно повредила систему защиты, которую я выстраивал на протяжении многих лет с помощью книг и размышлений. Крепостные стены моего стоицизма пошли трещинами и могут вот-вот обрушиться. И окружающие, судя по всему, это замечают. Хромой вчера без видимой причины дружески похлопал меня по плечу, когда мы шли через Пласа-Майор в Серседилье в сторону аптеки. Я вздрогнул как от его жеста, так и от того, что прочитал в глазах друга: «Я знаю, что с тобой происходит, не пытайся меня обмануть». Эти благие намерения меня просто сокрушили.

23.

Когда мы вышли с рынка, я предложил Агеде выпить чего-нибудь на террасе «Коначе». И не стал скрывать, что хотел бы обсудить с ней некую проблему. Едва мы сели под навесом, как она призналась, что у нее наметились первые признаки мигрени. Сдавленным голосом Агеда попросила официанта принести ей кофе с лимоном, как когда-то советовала моя мать. С тех пор Агеда всегда пользовалась этим средством. Но именно теперь – не везет так не везет! – лимоны в ресторане закончились, но я быстро сходил на рынок и принес лимон.

Это было вчера. Толстый пес кашлял у наших ног. Я сказал Агеде, что не одобряю насмешек в ее адрес, которые Хромой позволял себе в воскресенье (я, разумеется, назвал его не прозвищем, а настоящим именем). Наш друг вышел за границы допустимого. На самом деле он часто за них выходит, но во время той поездки вел себя возмутительно. Агеда тут же стала искать ему оправдания. Их связывает дружба, и поэтому он – «как и ты, если пожелаешь», – волен подшучивать над ней в свое удовольствие. Что бы он ни сказал, ему никогда не удастся ее рассердить. Агеда считает, что для него главное – пошутить, но ни в коем случае не оскорбить. Кроме того, наш друг сильно нервничал из-за язвы в паху, иначе говоря, шутки помогали ему сгладить тревогу.

Сегодня мы с Хромым поссорились в баре у Альфонсо. Я не стал ходить вокруг да около:

– Мне очень не нравится, как ты обходишься с Агедой.

Он в свое оправдание тоже сослался на их дружбу. И добавил:

– Ты видел, чтобы ее обидело хоть одно мое слово?

Но я не сдавался:

– Когда ты окажешься с ней наедине, унижай ее как тебе вздумается, но, пожалуйста, не делай этого при мне.

Он надулся. И послал меня куда подальше. Я в ответ послал куда подальше его самого. Когда я решил, что ссора исчерпана, он вдруг спросил, почему я все никак не решусь переспать с нашей подругой. Я ответил, что она не в моем вкусе, что ей уже близко к шестидесяти, она лишена сексапильности, к тому же я ни с кем не сплю из жалости или по доброте сердечной.

– Да кем ты себя воображаешь? Ты в зеркало-то давно смотрелся? – спросил он.

И добавил: неужели я не замечаю ни своего животика, ни залысин, ни волосков, которые торчат у меня из ушей, не говоря уж о кривых зубах? Тут мне захотелось плюнуть ему в морду.

– Ты мой худший друг, – заявил я.

– Это уж точно. Худший и единственный.

24.