«Строгая утеха созерцанья». Статьи о русской культуре

А ведь когда-то, по выражению Белинского, «Жуковского знала наизусть вся Россия»[1543]. Гиперболизм этого высказывания не столь уж велик: тот слой российского общества, который принято называть образованным, Жуковского действительно знал и знал часто наизусть. П. А. Плетнев, вспоминая о популярности Жуковского в 1810–1820‐х годах, писал: «Только и разговаривали о стихах Жуковского, только их и повторяли друг другу наизусть»[1544]. Издания сочинений Жуковского расходились мгновенно. В течение десятилетий многие его стихотворения, регулярно включаясь в школьные и гимназические хрестоматии, западали в память учащихся навсегда, превращаясь, таким образом, в язык русской культуры, знакомый и понятный каждому. «Но долгая слава суждена была только „Светлане“»[1545]

, которой довелось сыграть поистине выдающуюся роль в русской жизни.

Текст баллады входил в российское общественное сознание постепенно, со временем охватывая все большие и большие слои читающей публики. С первым переложением Жуковского нашумевшей на всю Европу баллады Бюргера «Ленора»[1546] русский читатель познакомился по «Вестнику Европы» в 1808 г.[1547] «Людмила» привлекла всеобщее внимание и имела большой читательский успех. Стоит вспомнить хотя бы зафиксированный Белинским отклик на эту балладу читателя первого десятилетия XIX в.[1548]

и реакцию молодых польских поэтов-романтиков, студентов Виленского университета, которые, по словам исследователя, именно под впечатлением «Людмилы» начинают разрабатывать жанр польской романтической баллады[1549]. Переложением удовлетворены были, кажется, все, кроме самого Жуковского, который сразу же после публикации «Людмилы» берется за создание новой версии баллады Бюргера. Это свидетельствует о том, что проблему создания «русской баллады» Жуковский не считает решенной. Работа над новой версией продолжается четыре года – с 1808 по 1812 г. Первый замысел («Ольга») отвергается, второй («Гадание») также отвергается, третий («Светлана») воплощается в жизнь[1550]. Меняется сюжет, меняется название, меняется имя героини. Поиски удовлетворительного варианта идут по трем направлениям.

Во-первых, для «русской баллады» Жуковскому необходима была «национальная» тема; и она находится в старинном народном празднике – святках. К началу XIX в. святочная тематика уже утвердилась в культурном сознании как в наибольшей степени характеризующая природу русского национального характера, познанием которого так был озабочен романтизм. Правда, еще не сказано Н. Полевым, «кто сообразит все, что бывает у нас на Руси о святках, тот поймет дух русского народа…» (1826 год)[1551]

, но святки уже описаны М. Чулковым в журнале «И то и сио» и в «Абевеге русских суеверий», уже идет на столичных сценах (и еще будет идти с неизменным успехом в течение тридцати лет) опера С. Титова на либретто А. Малиновского «Старинные святки», в которой исполнительница главной роли, знаменитая Е. Сандунова, в сцене гадания неизменно вызывает овации зрителей[1552]. Тема народных святок, ставшая столь популярной в 20–30‐х годах XIX в. (Пушкин, Погодин, Н. Полевой, Гоголь, Лажечников и многие другие), витает в воздухе, и Жуковский подхватил ее. Совершенно справедливым поэтому представляется расхожее утверждение о том, что Жуковский почувствовал «веяние времени»: он создает произведение на святочную тему, которое пришлось по вкусу уже подготовленной к ней публике. Как пишет современный исследователь, «в грядущих спорах о балладе „Светлана“ окажется вне придирок»[1553]. «Светлана» если и не затмила «Людмилу», то отодвинула ее на второй план. В дальнейшем Жуковского в равной мере называют как «певцом Людмилы», так и «певцом Светланы»[1554]

(точно так же, как в свое время Бюргера называли «певцом Леноры»[1555]), но все же «Светлана» несравнимо более по душе читателю, и этой своей популярностью она в значительной мере обязана святочной тематике.

Во-вторых, в процессе поиска названия Жуковский проходит путь от имени героини («Ольга») к теме («Гадание», «Святки») и от темы снова к имени («Светлана»). Это возвращает читателя к оригиналу («Ленора» Бюргера) и к первой переработке («Людмила»), где также в заглавии было имя. Такое название концентрировало внимание именно на героине, в то время как святки становились фоном, оправдывающим сюжет и дающим возможность ввести этнографические сцены, которые со временем стали обязательными для «святочных» произведений. Оно спровоцировало существенную особенность последующего восприятия баллады ее читателями: терялась разница между «Светланой»-текстом и Светланой-героиней. Текст и героиня как бы взаимозамещались, незаметно перетекая одно в другое: так, например, выражение А. Бестужева «прелестная, как радость, Светлана»[1556] могло восприниматься и как комплимент героине, и как эмоциональная оценка баллады. И такие случаи не единичны. Это становится свойством текста.