«Строгая утеха созерцанья». Статьи о русской культуре

Совсем другой, не только литературоведческий, но и социокультурный ракурс темы предлагает вторая часть исследования Елены Владимировны об имени Светлана. В этом отношении она сближается с книгой о рождественской елке, которая также выросла из занятий святочным рассказом, но прослеживает не только происхождение и бытование елки как культурного явления в XIX в., но и ее судьбу в советское время. И здесь ближайшими параллелями и образцами для автора оказываются исследования фольклористов и прежде всего статья А. Ф. Белоусова о серии анекдотов о Вовочке[1517]. Этой стороне темы посвящено в настоящем сборнике три статьи. В двух из них анализируется трансформация и деформация романтического образа имени Светлана, его стилистическое снижение, превращение Светланы в Свету, Светку в советском узусе, а также роль «имени дочери вождя» в популяризации этого имени в 1920–1930‐е гг. В принципе подобное «смещение» имени с высокого пьедестала и его усвоение более «низкими» культурными слоями – характерная черта антропонимической эволюции (ср., например, в советских текстах превращение высоких для XIX в. имен Зинаида и Нина в простонародные Зинка, Нинка и т. п.). Особое место занимает третья статья – «Мессианские тенденции в советской антропонимической практике 1920–1930‐х годов», логически завершающая весь цикл. Она вписывает историю имени Светлана в широкий антропонимический контекст советской эпохи с характерным для послереволюционного общества стремлением к обновлению именника и приданию имени идеологической функции – обозначения причастности его носителя к «новому миру».

Исследование Е. В. Душечкиной об имени Светлана, основанное на глубоком, тщательном и разностороннем анализе литературных текстов, общественных и культурных явлений и событий XVIII–XX вв., продолжило и обогатило линию литературоведческой антропонимики и проложило путь дальнейшим исследованиям в этой области.

С. М. Толстая, доктор филологических наук, академик РАН

АНТРОПОНИМИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XVIII В.

(ЗАМЕТКИ К ТЕМЕ)

Ономастикон русской литературы XVIII в. поистине уникален. По количеству и разнообразию имен он несравним с именниками ни одного другого столетия. Объяснение этому феномену следует, видимо, искать в предельно интенсивной и разнонаправленной работе писателей, в том числе и в области имятворчества. Количество имен росло в процессе освоения мировой литературы, а стремительная эволюция, сопутствовавшая этому процессу, мобилизовала творческие силы писателей. Представленный нами обзор демонстрирует многообразие ономастических полей в этот период, их принадлежность к различным стилистическим системам, которые сменяли друг друга, а порой сосуществовали одновременно. Этот обзор далеко не полон и требует дальнейшей разработки, классификации и приведения примеров, по необходимости сведенных здесь к минимуму.

1. Классицистический канон требовал включения в тексты имен древнегреческих и римских персонажей. Наряду с мифологическими, использовались имена исторические (поэтов, полководцев, политиков – Гораций, Персий, Ювенал), которые нередко выполняли функцию заместителей имен русских деятелей, служа смысловыми параллелями к эпохе и героям античного мира, на который ориентировался классицизм («Российский только

Марс, Потемкин, / Не ужасается зимы» <Г. Р. Державин>).

2. Восприятие Библии русской культурой XVIII в. отличалось от европейского, просветительского, характеризовавшегося значительным скептицизмом. Традиционное православие, напротив, требовало от литературы постоянной работы с библейским ономастическим полем – отсюда многократные переложения псалмов Давида, имена библейских персонажей в разных контекстах (Адам, Ева, Иисус Навин, Моисей, Самсон, Соломон), частые обращения к Богу («О, Боже, что есть человек…» <М. В. Ломоносов>).

3. Возникший интерес к национальному фольклору и мифологии породил желание (или необходимость?) создать пантеон русских богов: Даждьбог, Лада, Лель, Мокошь, Перун, Сварог, Хорс

– см. «Абевега русских суеверий» М. Д. Чулкова. Имена подобных божеств – нередко псевдорусские – еще с начала века стали использоваться в литературе (например, жрецы в шутотрагедии Ф. Прокоповича «Владимир»: Жеривол, Курояд, Пияр).

4. Классицистическая трагедия, опиравшаяся на древнерусский материал, обращалась к именам князей (Владимир, Мечислав, Мстислав, Ольга, Святослав, Храбрий, Ярослав <Ф. Прокопович, «Владимир»>) и нередко присваивала князьям имена мифологические (Завлох, Кий, Оснельда, Хорев <А. П. Сумароков, «Хорев»>).