Строптивая невеста

Рене отшатнулся, попытался захлопнуть дверь, но она не поддалась, и Олье с Морисом вдруг оказались здесь же, посреди холла, а разноцветные лучи вдруг ожили, закружились, заверте…

Глава 20

О мегамозге, процентах и чистоте эксперимента

Ренар

– Хм… настоящий Д`Амарьяк, какая прелесть! – послышался ниоткуда мурлыкающий голос, от которого жуть пробирала до самых костей.

Рене даже не сумел по достоинству оценить двойную иронию: прелестью назвали мало того что горбуна, еще и Д`Амарьяка. Ну и извращенец ему попался… то есть он. Он попался извращенцу. Голодному.

– И тебе не хворать, – хрипло, с трудом выдавил из себя Рене, пытаясь понять, где он оказался.

А для этого хоть зрение сфокусировать, а не вот эти вот разноцветные пятна, от которых глаза слезятся.

– Что ж вы, людишки, такие слабенькие. Не можете выдержать моего истинного великолепия! Дикая, совершенно дикая цивилизация, – вздохнул все тот же мурлыкающий голос, и ослепительное великолепие слегка угасло. – Ладно, так уж и быть. Можешь полюбоваться в доступном твоим жалким органам спектре.

Проморгавшись, Рене чуть снова не зажмурился.

От представшего взгляду великолепия рогов, когтей, глаз, зубов, шипов и щупальцев, покрытых радужно светящейся золотой чешуей со вкраплениями отчаянно сверкающих кристаллов тут же закружилась голова и заболели зубы. Рене даже не сразу понял, что голов у этого чудища целых три, и каждая – в короне. Золотой. С алмазами величиной с кулак. А лица у этих голов…

Одно – синее, с гипертрофированно-выпуклым лбом, в профессорских очочках и с характерным для ученых снобским и не от мира сего выражением. В короне этой головы угадывались очертания линз, реторт и стетоскопа. Золотого.

Второе – зеленое, почти троллье, только клыки у него как у хорошей акулы и в таком же количестве, а в остальном вполне туповатое и добродушное. Корона сидела набекрень и состояла из вращающихся по безумным орбитам мячей, дубин, клюшек и звездно-полосатых флагов.

Третье – нормальное человеческое, узкое и горбоносое, с зажатой во рту трубкой и в странной клетчатой кепке под короной. Почему-то в форме скрипки и со множеством игл. Алмазных. Характерных таких, медицинских.

Барготовы подштанники, что за монстр?!

– А вот звать папу не надо, – сказала синяя голова; нормальная пыхнула трубкой и презрительно прикрыла глаза, а зеленая поковырялась щупальцем в клыках, что-то прожевала и захрапела. – Папа занят.

Рене понял, что уже ничего не понимает. Вот у этого есть папа? Видимо, сам Баргот…

Во что они влипли, а? Может, это галлюцинация такая? Тут, в Пустоши, по слухам растет какая-то наркотическая дрянь. Может, у нее сезон цветения, и они нанюхались?

– Ладно, не будем звать папу, – согласился Рене и попытался пошевелиться.

Это получилось. Но и только. Как выяснилось, шагнуть он не мог – потому что под ногами не было опоры. Он просто висел в паутине, натянутой посреди парадного зала. Чего-то похожего на парадный зал довольно старого замка. Но не это заставило Рене запаниковать.

А еще два неплотных кокона тут же, рядом. Чуть дальше, чем он смог бы дотянуться.

– Олье? Морис? – позвал он, надеясь, что они хотя бы живы.

Синяя голова с любопытством склонилась набок и зазубренной клешней поправила профессорские очочки.

– Не дозовешься. Они в другом слое реальности. Видишь ли, мои исследования параллельных флуктуаций…

Дальше голова понесла такой псевдонаучный бред, что Рене едва не стошнило.

– …и опять никто ничего не понял, – печально закончила синяя голова. – Глупые людишки. Объем вашего мозга ничтожен, и используете вы его всего на два процента. Хотя вот ты выгодно отличаешься. Ты используешь свой мозг на целых одиннадцать процентов. Нелегко быть гением среди серых посредственностей, правда же?

– Ага, – растерянно кивнул Рене.

– Вот и мне нелегко. Никто не ценит и не понимает. И тебя не понимают, да, Ренар? Даже твой отец, уж казалось бы, должен радоваться и гордиться, но нет. Все ему не так и не этак. А брат? Это ж позорище! Ума как у каракатицы, зато гонору-то, гонору как у целого академика… и горба у него нет. Вот бы к твоим мозгам его тело! Не зависеть от чужой помощи, не глушить себя токсичными зельями, работать с полной отдачей… сколько великих открытий бы ты совершил, не пригибай тебя к земле проклятый горб… Как я тебя понимаю…

Рене вздрогнул. И от вкрадчивых интонаций, и от того, как легко монстр его прочел. О своей мечте стать не великим интриганом, как отец, а настоящим ученым, Рене не рассказывал никому. Даже Олье. Да что там, он сам себе-то в этом не признавался – потому что бесполезно. Если он выживет, ему одна дорога: по стопам отца, в орден Лилии. А нет… так и нет.

А ведь Олье поняла бы. Она сама – ученый и экспериментатор, она…

Здесь.

Висит в соседнем коконе и не откликается.

Словно не слышит.

Монстр отравил ее? Да что ему вообще надо?

– Раз понимаешь, то зачем держишь тут?